Александр Пертушевский - Генералиссимус князь Суворов

Казаки, ворвавшись на высоты, сомкнулись в лаву и понеслись на центр и правый фланг, где находились войска Сапеги и литовцы Оржевского; карабинеры скакали за ними. Конфедераты бежали. Примчался Дюмурье, чтобы остановить их; Сапега ударами сабли обращал беглецов на неприятеля, но ничто не помогло: Сапега был заколот своими, Оржевский и несколько храбрецов, его сопровождавших, пали под казачьими пиками. Дюмурье бросился к гусарам Ноца, чтобы с их помощью поправить дело, но и они вместо встречной атаки дали залп из карабинов и показали тыл. Тем временем подошла русская пехота с остальной кавалерией, выбила из центральной рощи французских егерей, взобралась на высоты и тотчас же устроилась. Миончинский, предупреждая её атаку, понесся ей навстречу и храбро врубился в её ряды, но и это не принесло пользы: Миончинский был сбит с коня, ранен и взят в плен, кавалерия его отбита и прогнана. Один Валевский, занимавший левый фланг, да Дюмурье с небольшим отрядом французов отступили в порядке. Русская конница преследовала бегущих несколько верст и нанесла им большой урон.

Ланцкоронское сражение продолжалось всего полчаса. Конфедераты потеряли около 500 убитыми и 2 орудия; пленных взято мало, в числе их 2 маршалка. Потеря русских была ничтожна и произведена выстрелами из замка во время преследования. Атака, решившая бой, ведена так быстро, что атакующие почти не имели урона. На другой день Суворов хотел было штурмовать Ланцкорону, но имея всего 8 орудий, удержался: неудачные попытки против Тынца и той же Ланцкороны были еще свежи в его памяти. Дюмурье отступил в Бялу, пограничное местечко, и оттуда через несколько недель уехал во Францию, совсем отказавшись от поляков. Суворов донес Веймарну 13 мая: "Мурье, управясь делом и не дождавшись еще карьерной атаки, откланялся по французскому и сделал антрешат в Белу, на границу".

В автобиографии Суворов говорит про ланцкоронское поражение, что оно "произошло от хитрых маневров французскою запутанностью, которою мы пользовались; они хороши для красоты в реляциях". Надо думать, Суворов разумел плохой расчет Дюмурье - не стрелять в кавалерийскую атаку, так что лучшие его войска, обе группы французских стрелков, оказались для боя потерянными вместе с артиллерией левого фланга. Далее Суворов говорит: "неприятелю времени давать не должно, пользоваться сколько можно его наименьшею ошибкой и брать его всегда смело с слабейшей стороны; но надлежит, чтобы войска предводителя своего разумели".

Суворов, не ладивший с Древицем и не скрывавший своего о нем мнения от Веймарна, доносит о нем так: "полковник Древиц на сражении под Ланцкороной все дело сделал; он атаковал с искусством, мужеством и храбростью и весьма заслуживает императорской отличной милости и награждения".

Оставался самый опасный из конфедератов по дарованиям и популярности - Пулавский, который собирался идти в Литву. Суворов выступил против него к Раве; Пулавский направился к Замосцью, в надежде, что его туда впустят. Суворов, разгоняя встречные партии, повернул к Замосцью, совершив весь путь форсированными переходами. Пулавского в крепость не впустили; он занял частью войск предместье и расположился вблизи на позиции. Здесь атаковал его Суворов рано утром 22 мая. В главе атакующих двигался через дамбу небольшой отряд егерей; он быстро прошел это дефиле и вторгся в зажженный конфедератами форштат. За егерями шли три эскадрона карабинер, которые, по очищении пехотою горевшего форштата, произвели смелую атаку и сбили неприятеля. Поляки бежали по болоту, разрушив за собою мост. Пока русские чинили мост, нагнать бежавших могли только казаки. Поляки потеряли до 150 убитыми и 60 пленными; потеря русских была ничтожна. Замосцье, важный укрепленный пункт, было освобождено.

Суворов преследовал Пулавского по дороге к Люблину. Пробраться в Литву стало невозможно, и Пулавский решил вернуться к венгерской границе. Для этого надо было обмануть бдительного Суворова. Оставив в виду Суворова свой арьергард и приказав ему продолжать отступление по прежнему направлению, Пулавский с большей частью своей партии обошел Суворова с фланга и вышел через Дунаец к Ланцкороне, где соединился с другими партиями. Суворов с похвалой отзывался о действиях Пулавского, в особенности об его мастерском отступлении к Ланцкороне, и в знак уважения послал ему на память небольшую фарфоровую табакерку.

Так окончилась экспедиция Суворова. По неутомимости, смелости и решительности ударов и по энергии исполнения она представляет собою целую военную поэму. В 17 суток Суворов прошел около 700 верст; форсированные переходы постоянно перемежались битвами; не проходило двух суток без боя. Когда же восхищались замечательной быстротой его движений, он отвечал: "это еще ничего, Римляне двигались шибче, прочтите Цезаря".

Несмотря на жестокий удар, нанесенный конфедератам Суворовым под Ланцкороной, они не теряли надежды поправить положение. Они ждали перелома от литовского великого гетмана графа Огинского. Огинский стал якорем спасения для всех, ибо поляки, за редким исключением, принадлежали конфедерации: меньшинство - словом и делом, большинство - сочувствием.

Возвышению Огинского способствовал один из конфедератских предводителей, молодой, предприимчивый Косаковский. С партией из нескольких сот человек он выступил из Ченстохова и пробрался в Литву кружным путем, по северным польским областям, где было мало русских войск. По дороге он распространял акты вождей конфедерации об упразднении престола, возбуждал дворянство к вооруженному действию, уговаривал всех на согласие и единодушие для спасения отечества. Сначала по его пути, а потом повсеместно, распространилось глухое брожение, назревала гроза. Поляки подняли голову, русские стали опасаться всеобщего восстания. Ждали сигнала или искры именно от Огинского.

Огинский пользовался большим уважением и влиянием, ибо имел собственное войско и начальствовал над литовским коронным. Отличительною его чертою было непомерное честолюбие, он даже помышлял о польской короне. Но этому не соответствовал его характер, нерешительный, даже робкий. Не держась открыто стороны конфедератов, он оказывал им помощь и покровительство втайне и выжидал благоприятных обстоятельств. Даже когда Дюмурье дал делу конфедерации счастливый оборот, Огинский не решился на смелый шаг.

Он стал под Телешаном с войском в 3-4,000 человек, ожидал 2,000 из Курляндии и рассчитывал на мелкие отряды в Литве и даже на общее восстание, но ни на что не решался. Подстрекания французов и требование Сальдерном, русским посланником в Варшаве, ответа, - против кого он готовит войска, - побудили его снять маску. Он переменил со своим корпусом позицию и начал укрепляться на новой. Сальдерн дал приказание русским войскам следить за Огинским и в случае надобности открыть против него действия. Полковник Албычев, командир части Петербургского легиона, потребовал от него или роспуска войск, или передвижения на прежнюю позицию. Огинский изъявил готовность повиноваться, если получит удостоверение в своей безопасности. Это была проволочка для внезапного удара.