Александр Пертушевский - Генералиссимус князь Суворов

Веймарн не был уже начальником Суворова, ибо сдал свой пост генерал-поручику Бибикову и собирался уезжать в Петербург. Бибиков прибыл с высочайшим указом в Варшаву 13 сентября, и 14 числа Веймарн предписал Суворову обращаться по делам службы к Бибикову. Однако, не довольствуясь укорительным предписанием от 28 сентября, он перед отъездом послал Суворову 7 октября другое, еще более оскорбительное и притом противоречащее первому, не посовестившись собрать предварительно некоторые справки на самом месте, в Сталовичах, у ксендза. Он предоставляет собственному Суворова рассуждению - согласно ли с узаконенными порядками и субординациею все то, что он, Суворов, сделал, как выступление из Люблина в Сталовичи, "так и произвольное без ордера из Литвы в Люблин возвращение?" Он, Веймарн, передает это дело рассмотрению своего преемника, почему теперь и не упоминает о всех его, Суворова, неприличных поступках и ограничивается указанием лишь на одно обстоятельство: "вы уверяете, что неприятелей от 400 до 500 на месте побито; неоднократно в рапортах и письмах ваших вы с сетованием изъясняли неудовольствие, что наши деташементные командиры число убитых безмерно увеличивают; но ныне вы и сами наипредельнейшим образом в тот же самый казус по-видимому поставились, ибо пробощем м. Сталовичи уверяется, что всего всех им похоронено было 53 человека, в том числе 8 с нашей стороны". Дальше он ставит Суворову в укор, что в донесении последнего не упомянуто, в чем состояла добыча, разделена ли она правильно, не было ли гетманских и казенных денег, сколько из добычных лошадей и куда распределено, что заплачено тем, кто их отбил, и сколько от форсированных маршей убыло людей и лошадей.

Вся эта длинная тирада обличает не Суворова, а Веймарна, который, под влиянием раздражения и досады, хотел сорвать на Суворове сердце во что бы то ни стало. Он даже не сообразил такой простой вещи, что если донесение не получено, то еще не значит, что оно не отправлено, особенно в крае взволнованном, где почти все население тайно или явно сочувствовало конфедерации, и сообщения по дорогам были постоянно не обеспечены.

Суворов отвечал следующее. Выступил он из Люблина ради усердия к службе и ревности к отечеству, дабы не дать осуществиться намерению Огинского и защитить посты своего района, а в Бресте принял намерение - разбить гетмана. Донесение о победе послано 13 сентября и того же числа отправлен дубликат через подполковника Колыванова из Несвижа; перед сражением доносил не только 6 числа из Бреста, но и после того из Березы; кроме того представлены реляция и журнал военных действий. Движение из Люблина произведено без опорожнения постов. По разбитии гетмана, Суворов счел обязанностью возвратиться в Люблин, но дал знать об этом полковникам Чернышеву, Дирингу, Древицу и подполковнику Хвабулову, предписав трем последним принять меры к истреблению остатков войск Огинского. "Что ж принадлежит до побитых неприятелей от 400 до 500, то совершенная правда; поставляю не увеличивая, хотя их и больше того побито. А с чего пробощ м. Сталович, и по какому требованию, и кого, и на каком основании похороненных им весьма малого числа утверждал, я совсем не понимаю. Всему ль моему изъяснению или пробощу поверить должно, истинно доношу, что несправедливо я тем обнесен". В реляции написано о добыче подробно и все, принадлежащее по закону короне, оставлено в Несвиже; были ли в казне гетмана деньги, и если были, то кем они захвачены - неизвестно; партикулярная добыча отдана войскам и хотя пропорционально не поделена, однако каждому взять часть дозволено, и в том никто претензии не заявил. "Старание и успех состояли только в том, чтобы единственно неприятеля разбить и истребить, а не о партикулярной добыче помышляемо". Добычные лошади размещены но полкам без всякой за них платы, а неспособные к службе оставлены в руках нижних чинов. О числе выбывших на походе из строя, по заведенному Веймарном порядку, полки должны доносить сами.

Было бы странно предполагать, что в таком деле, как сталовичское, число убитых конфедератов могло ограничиться цифрою 45, как указывает Суворову Веймарн. Суворов погрешил только в подробностях раздела добычи, что вполне извиняется и объясняется быстротой обратного выступления его отряда; лично же на Суворова подозрения допустить невозможно, потому что он на свою долю из добычи никогда ничего не брал, ни в эту войну, ни во все последующие. Легко быть может, что по отношению к добыче вкрались злоупотребления; они даже были наверно, так как например гетманская булава, подлежавшая передаче Польскому королю, была продана в другой отряд, и ее пришлось отыскивать. Некоторые историки упоминают еще про гетманскую казну в 50,000 червонных; об утраченной казне пишет и сам Огинский, но Суворов о ней ничего не знал. Не была ли это та самая касса, которая несколько времени спустя найдена у одного капеллана вместе с бумагами Огинского, и от него отобрана?

Веймарн обнес Суворова и перед военной коллегией. В донесении своем, начиная с представленного Суворовым наградного списка, он говорит, что "со своей стороны иного сказать не может, как то, что по-видимому каждый свой долг исполнил". Далее он пишет, что Суворов ничего не доносил "о предыдущих обращениях и мероположениях к согласному действию с прочими" и обращает внимание коллегии на то, что Суворов, после такого удачного дела, не преследовал разбежавшихся и не обратился на Косаковского, а предоставил это другим. Суворов даже помешал довершить победу полковнику Дирингу, ибо отошед от Сталович, остановился и произвел победный салют; Диринг же, заключая из пальбы, что Суворова теснит Огинский, не пошел к Сталовичам для преследования последнего, обратился к Несвижу для поддержания Суворова и таким образом потерял время к прямой выгоде конфедератов. В заключение Веймарн выставляет последующие действия Диринга в выгодном свете и прилагает, на немецком языке, экстракт из его рапорта.

Этим дело и кончилось; никакого суда над Суворовым учреждено не было. Веймарн был человек ума недюжинного и конечно понял бы, что таким поступком он компрометирует себя, а не Суворова. Суворов, получивший за свою службу в Польше до Сталович орден св. Анны 1 степени и Георгия 3 класса, был награжден за сталовичскую победу в декабре 1771 г. орденом Александра Невского, которого не имел еще тогдашний его начальник, Бибиков.

Пребывание в Польше становилось ему всё более в тягость. Прошлогодняя попытка перебраться в армию Румянцева не удалась; он повторил ее в 1771, еще до сталовичских неприятностей, подав 26 июля прошение на высочайшее имя о переводе его в главную армию, в котором говорит, что "желает по усердию своему продолжать службу с практикой". Об этом он просил и Веймарна, говоря: "довольно претерпел, смордовался, а для могущих быть взысканиев, подозрениев и ответствиев остаюсь непорочен". Но в августе Суворов, не объясняя причины, просит задержать его челобитную до октября. В конце концов перевод опять не состоялся.