Елена Майорова - В огне революции [Мария Спиридонова, Лариса Рейснер]

Анастасию приговорили к смертной казни, которую заменили вечной каторгой.

Дочь богатого сибирского купца Надя Терентьева, окончив гимназию, поступила на женские курсы в Москве и вскоре вошла в ПСР. В комнате Терентьевой в студенческом общежитии была устроена партийная явка. Там девушка познакомилась с Зинаидой Коноплянниковой и Анастасией Биценко и научилась изготавливать бомбы. Этот навык пригодился при подготовке взрыва дачи Столыпина. Во время Декабрьского восстания Терентьева вместе с вождями московской оппозиции (М.И. Соколовым-Медведем и другими) участвовала в баррикадных боях на Бронной и Пресне. В мае 1906 года она вошла в Боевую организацию максималистов. Была арестована в Одессе в составе группы боевиков, готовивших покушение на командующего Одесским военным округом барона А.В. Каульбарса, и осуждена на пожизненную каторгу.

22 августа 1907 года в ручных и ножных кандалах на каторгу доставили осужденную на казнь бомбистку Фанни Каплан. В вину ей вменялось покушение на киевского генерал-губернатора Сухомлинова. Правда, бомба взорвалась в гостинице и покалечила лишь незадачливую террористку, но вины это с нее не сняло. Поскольку она была несовершеннолетней, казнь заменили бессрочной каторгой. В сопроводительных документах была отмечена склонность девушки к побегам. Однако она находилась в столь плачевном состоянии, что о побегах говорить было просто нелепо. В руке и ноге у нее оставались неизвлеченные осколки бомбы, она страдала глухотой (тоже последствия взрыва) и ревматизмом. Осенью Фанни (которую на каторге звали Дора) была переведена в Мальцевскую тюрьму. В январе 1909 года Фанни полностью ослепла. Она пыталась покончить с собой, но неудачно. Тюремные врачи полагали, что заключенная симулирует слепоту. Однако администрация, убедившись, что девушка действительно ничего не видит, сделала ей послабления в работе. Другие каторжанки заботились о Фанни. Особенно пеклась о болящей Маруся Спиридонова — сама очень нездоровая, она ухаживала за ней, читала ей вслух, подарила дорогую теплую шаль. Так девушка прожила в течение многих лет слепой, и только в 1913 году была переведена в Иркутск для лечения. „Она подвергалась электризации (сначала постоянным, потом переменным током), впрыскиваниям стрихнина и пила йодистый калий“. Оказалось, что лечить можно и нужно: зрение ее не стало, конечно, вполне нормальным, но во всяком случае это уже не был тот полный мрак, в котором она жила столько лет.

Все террористки, приговоренные к бессрочной каторге, оставались в Мальцевской тюрьме вплоть до революции.

Самая старшая из политкаторжанок, сорокалетняя Лидия Павловна Езерская (1866–1915), была дочерью богатого помещика. В прошлом она работала зубным врачом и имела собственный кабинет сначала в Петербурге, потом в Москве, который идеально подходил для организации тайных собраний. Но Лидия жаждала активных действий. В 1905 году, явившись на прием к Могилевскому губернатору Клингенбергу под девичьей фамилией своей матери баронессы Мейендорф, она ранила его из браунинга. „Она была больна чахоткой в серьезной стадии, но умела так незаметно ею болеть, что многие и не подозревали опасности ее недуга. Уже пожилая, полная, очень бодрая, всегда заметная, с кем-нибудь читающая, кому-нибудь преподающая, всегда с шуткой и интересным разговором на устах, попыхивая вечной папироской, она жила „по привычке, по инерции“, как говорили мы про ее жизненную энергию, зная от доктора о тех кусочках легких, которыми она уже не дышала, а хрипела“ — писала Мария Спиридонова в своих воспоминаниях.

В 1908 году число каторжанок пополнила дочь потомственного почетного гражданина, дипломированная домашняя учительница Ирина Каховская. Она была правнучатой племянницей первого русского террориста — декабриста Петра Каховского, одного из пяти повешенных. Принадлежность к мятежной ветви рода, возможно, на генетическом уровне определила ее будущее. Однако сначала ничего не предвещало бурной и мятежной судьбы. Окончив в Петербурге Мариинский институт для сирот благородного происхождения с высокими оценками, „при отличной нравственности“, Ирина при выпуске была „всемилостивейшее удостоена награждения Серебряной Медалью“ самой императрицей Марией Федоровной. Но повышенное чувство справедливости, ненависть к любому угнетению привели ее в ряды защитников народа — эсеров. За антиправительственную деятельность и агитацию Ирина была приговорена к каторжным работам сроком на 20 лет (при утверждении приговора срок снижен до 15 лет).

Мать Каховской Августа Федоровна также переехала в Акатуй. Одна из политкаторжанок вспоминала: „Старушка жила тяжким трудом, учила ребят, чтоб поддержать дочь, и мужественно несла все невзгоды каторжного положения. Первый год на Акатуе она была нашей живой связью с волей…“ В октябре 1911 года Августа Федоровна была уличена в нелегальной передаче писем политкаторжанам, после чего военный губернатор Забайкальской области запретил ей свидания с дочерью.

Ирина больше других выполняла физическую работу и старалась тяжелые обязанности других также взять на себя. „Она носила воду в околодок, выносила ряжки что, однако, не мешало ей много заниматься самой и обучать других“. Она считалась одной из наиболее авторитетных учительниц французского языка. Ей повезло: ее амнистировали в 1914 году по случаю 300-летия Дома Романовых, и она перешла в разряд ссыльно-поселенок.

Несмотря на рассказы об кошмарных условиях содержания в царских застенках женщин-революционерок, действительность, по-видимому, была не так беспросветна. Сами террористки впоследствии рассказывали что камеры, в которых даже были цветы, обычно не запирались. Спиридонова, как и другие заключенные социалистки, не работала. В обязанности политических входила уборка камер, стирка белья и топка печей, то есть самообслуживание. Белье носили свое, не казенное, и его накапливалось много; поэтому самым тяжелым трудом считалась стирка. В отличие от сталинских лагерей политические, особенно бессрочницы, находились здесь в привилегированном положении по сравнению с уголовными, которые целый день выполняли тюремные уроки, вязали варежки и шили рубахи на мужские тюрьмы, сучили пряжу на казну, выполняли работы за оградой тюрьмы, стряпали на всю тюрьму». Их положение было куда хуже, чем у политических заключенных.

Политические читали книги на разных языках, занимались философией, историей, политэкономией. Печатные издания, как и деньги, им регулярно присылали по почте. Новейшая беллетристика приходила в сборниках «Альманах» и «Знание». Особенно волновавшие тюрьму новинки иногда прочитывались коллективно вслух. Так были прочитаны «Мои записки» и «Рассказ о семи повешенных» Леонида Андреева. И. К. Каховская вспоминала: «Книги, конечно, были главным содержанием жизни, ее оправданием, смыслом, целью. Мы получали их в достаточном количестве с воли, главным образом научные, и подобрали небольшую, но ценную библиотеку по разным отраслям знания».