Юрий Виппер - Том 8. Литература конца XIX — начала XX вв.

Основав Фабианское общество в Мельбурне, О’Дауд не желал расстаться с верой в «нацию солнцем рожденных», в «Демос геркулесовой силы», у которого не затухает ненависть к деспотизму. Среди бардов австралийской утопии его отличала широта социально — исторического кругозора; поэт отликается и на расправу с африканцами — матабеле, и на «кровавое воскресенье» в России, понимая общность судеб человечества, хотя речь у него идет о некой «единой душе», восходящей к трансценденталистскому учению о «сверхдуше». Идея изначального равенства всех людей — основополагающая в системе его социальных взглядов. О’Дауд решительно отстаивал права каждого независимо от национальности и «касты» на свою долю общественного богатства, как и принцип равноправия во взаимоотношениях между нациями.

Многое сближает О’Дауда с Уитменом (с которым он состоял в переписке): гимн демократии и всемирному братству, ораторский пафос и страстность пророка, представление о высоком гражданском назначении поэта. Против «искусства для искусства» направлен его манифест «Воинствующая поэзия» (1909).

В сравнении с земной образностью и народно — песенными размерами балладистов социально — философская поэзия О’Дауда кажется вдвойне книжной: она насыщена архаической лексикой, мифологическими, библейскими и историческими аллюзиями, персонификациями. Муза О’Дауда, не пережив краха австралийской утопии, в 20–30‑е годы смолкла.

Звезда первой величины среди создателей австралийского рассказа, его классик — Генри Лоусон. В трудах, посвященных ему, нередко поэзию Лоусона как «пропагандистскую» противопоставляют его «аполитичной» прозе, где тема социального протеста не развернута. Однако при этом не учитывается специфика художественного образа в поэзии и прозе, а также общая литературная атмосфера эпохи. Ведь в поэзии, как австралийской, так и английской, к концу XIX в. сложилась прочная традиция «песен борьбы», тогда как в новелле продолжало чувствоваться влияние Брет Гарта и еще более сильное — Диккенса. Оно сказывалось в самом выборе тематики, в нравственных критериях, контрастном сопоставлении социальных полюсов, сплаве юмора и патетики, приверженности к ироническому перифразу и гротескно — сатирическому заострению.

У поэзии и прозы Лоусона общий герой и общая основа — социально — политический опыт бурных 90‑х. Затерянные фермы, крошечные поселки, стригальни, прииски и дороги, исхоженные рабочими — сезонниками, — таков мир рассказов Лоусона, вошедших в сборники «Пока кипит котелок» (1896), «По дорогам» и «За изгородями» (1900), «Джо Вильсон и его товарищи» (1901), «Дети буша» (1902). Одним из первых он коснулся и коллизий, завязывающихся на фоне городской жизни. Лоусон, горячо откликавшийся на этические аспекты социалистического учения, главным мерилом во взаимоотношениях между людьми провозглашает товарищество. Кодекс взаимопомощи, выработанный условиями жизни первопоселенцев, органично переосмысляется в понятиях классовой и общечеловеческой солидарности («Шапка по кругу», «Похороны за счет профсоюза»). На великие возможности простого человека и всего народа указывают стоицизм и мужество героев, сама тяжесть их жизни. Хотя писатель, как многие его современники, не свободен от изоляционистских и шовинистических заблуждений, вытекавших из доктрины «белой Австралии», в конечном счете побеждает гуманист, отвергавший формулы национальной и расовой розни.

Голос рассказчика у Лоусона своеобразен, в нем слышится народно — речевая стихия, которая соединяется с приемами литературного повествования, а мягкий юмор перерастает в скептичную иронию. Емкость рассказа Лоусона, богатство его содержания, лишь оттеняемое ярким местным колоритом, составляют главную привлекательность этих новелл. А лаконизм, скупые, графически четкие описания и психологический подтекст диалогов придают рассказам Лоусона черты прозы XX в.

Творчество Лоусона, создавшего целую галерею живых народных характеров и убежденного, что простые люди — подлинные творцы истории, подготовило почву для появления австралийской литературы социального реализма 20–40‑х годов.

Глубоко вошли в народное сознание и герои рассказов Стила Радда (псевдоним А. Х. Дейвиса, 1868–1935), объединенных во взаимосвязные циклы «На нашей ферме» (1899), «Наша новая ферма» (1903), «Ферма Сэнди» (1904), «Папа занялся политикой» (1908) и др. Радд — юморист, заострявший комические черты бедолаги — фермера, но сквозь фарсовые ситуации у него просвечивает восхищение подвижническим трудом пионера.

Новеллистика обратилась также к историческому прошлому Австралии. Несколько книг Прайса Уорунга (псевдоним Уильяма Эстли, 1855–1911) — «Рассказы о каторге» (1892), «Рассказы о давней поре» (1894), «Рассказы об острове смерти Норфолке» (1898) и др. — продолжили разоблачение ужасов английской каторги, предпринятое в самом известном из романов колониальной эпохи — «Осужден пожизненно» Маркуса Кларка. В контексте движения за независимость мрачные картины, основанные на документальных данных, воспринимались как веское доказательство жестокости и неразумия английского правления.

Литература того времени находилась еще на подступах к роману, который был бы не менее австралийским, чем рассказ Лоусона. Инерция викторианского романа любовной интриги и колониальных приключений чувствовалась долго, хотя и этот жанр не остался чужд национально — патриотическим веяниям.

Прообразом национального реалистического романа стала книга Джозефа Ферфи (псевдоним — Том Коллинз, 1843–1912) «Такова жизнь. Несколько извлечений из дневника Тома Коллинза» (1903), имеющая значение эстетического манифеста австралийского реализма. Ставя перед собой задачу правдиво показать австралийскую жизнь в ее национальной характерности, Ферфи развенчивает колониальный роман с его любовно — приключенческими клише. Он отказывается от сюжетной интриги, предпочитая форму дневника. Перед нами семь «выбранных наугад» дней из жизни мелкого чиновника Тома Коллинза, который разъезжает по сельскому краю, останавливаясь у лагерных костров и в хижинах объездчиков, на фермах и в скваттерских усадьбах. Фрагментарность имитирует естественное течение жизни. Однако за внешней отрывочностью таится продуманность общей картины, запечатлевшей национальные и социальные типы, занятия, нравы, общественные противоречия.

Важная роль отведена в повествовании Тому Коллинзу — в его комментариях, многочисленных аллюзиях и обширных отступлениях на разные темы заключен историко — философский смысл. Повествователь, однако, не идентичен автору, хоть и сродни ему — книгочей из буша, философ — самоучка. Проницательный и вместе с тем «близорукий», Том Коллинз нарисован с долей лукавства.