Юрий Виппер - Том 8. Литература конца XIX — начала XX вв.

«Дух — демократический, направление — вызывающе австралийское» — так сам Ферфи в авторецензии определил суть своей книги. В конфликтах, переживаемых бушменами и скваттерами, он принимает сторону неимущих и верит, что справедливость восторжествует вместе с социалистическими принципами. Социализм для Ферфи — воплощение христианского гуманизма: «Выход из трудностей прост — подтвердить законы, данные Богом, добросовестным управлением, которое будет соответствовать их духу. Что есть, смею добавить, единственная цель социализма». Писателю претили настроения покорной примиренности с существующим.

В произведениях Лоусона, Ферфи, О’Дауда, балладистов и новеллистов буша Австралия впервые увидела себя и обрела собственный голос. Они положили начало демократической и реалистической традиции, которая оказала всепроникающее влияние на развитие литературы страны в первой половине XX в.

Национальное самоутверждение, социальный протест и социальная утопия доминировали в литературе на рубеже веков, но были в ней и другие тенденции. Джон Шоу Нилсон (1872–1942), хоть и написал немало баллад, остался по преимуществу поэтом лирико — созерцательного склада: повествовательный элемент у него ослаблен, описание импрессионистично. С ранних лет Нилсон зарабатывал свой хлеб на фермах, на строительстве дорог, в каменоломнях. Прогрессирующая слепота привела к тому, что Нилсон лишь диктовал друзьям строки своих стихов. Его основные книги вышли в первые десятилетия века: сборник «Сердце весны» (1919), «Балладные и лирические стихотворения» (1923), «Новые стихи» (1927).

Нилсона называют примитивистом, имея в виду непосредственность его восприятия и природы, и человеческой жизни, показываемых как вечно повторяющийся цикл созревания и увядания, а также некоторую шероховатость и простоту формы (рифмованные двустишия и четырехстрочные строфы большей частью коротких стихотворений). Однако этой простоте сопутствуют тонкость изображения, суггестивность, ощущение невозможности выразить сокровенное.

Чураясь «барабанов» политической поэзии и придавая прекрасному религиозную окраску, Нилсон отнюдь не оставался глух к социальному и нравственному неблагополучию. В его поэзии чувствуется сострадание нуждающимся, обездоленным и гордое сознание своей принадлежности к честному трудовому племени.

В начале века, когда в национальном и рабочем движении Австралии возобладал компромисс, обозначаются литературные явления, противостоящие реализму и радикализму поколения 90‑х годов. Группа поэтов, лидером которых был художник и писатель Н. Линдсей, отвергала притязания этого поколения на самобытность как провинциализм. Поэзия Хью Маккрэ (1876–1958), увлеченного, как и Н. Линдсей, «философией жизни» и идеями Ницше, демонстративно пренебрегала австралийскими реалиями, погружаясь в мир античной мифологии, в шотландское средневековье и английскую старину. Если у Линдсея и Маккрэ ницшеанское влияние шло по «дионисийской» линии, У. Бейлибридж (1883–1942) в сборнике стихов «Новая жизнь» и очерках «Национальные заметки» (1913) развивает тезис о сверхчеловеке и избранных нациях.

Поэзию Кристофера Бреннана (1870–1932) питали агностицизм Спенсера, неоплатонизм и сведенборгианство: мир рассматривается как сфера проявления незримой и вечной духовной первоосновы, а искусство — как способ приобщения к ней, освобождения, хотя бы мгновенного, от преходящего, восстановления утраченной цельности, выражение потребностей в «совершенной Красоте».

Последователь французских символистов (в первую очередь Малларме) и немецких романтиков, Бреннан избегает прямого «высказывания» — сцена условна, социально — историческая причинность замещается интуитивными озарениями. Свои философские и эстетические взгляды Бреннан изложил в лекциях по символизму, во многих статьях и выступлениях.

Итоговая книга Бреннана — «Стихотворения 1913» (1914). Как и другие символисты, поэт добивался внутреннего единства, «согласованности» отдельных частей и всей книги, используя также формально — графические приемы (отказ от заглавий, разница в шрифтах). Цикл «Лес ночи» построен на мифе о Лилит, добиблейской жене Адама, символе неудовлетворенных желаний человека, влекущих его по ту сторону мирских благ. Цикл «Скиталец» проникнут глубоким трагизмом мироощущения, который вырастает из альтернативы: духовное прозябание в «нетаинственном» мещанском «доме — тюрьме» или одиночество скитальца, удрученного недостижимостью своего идеала. У Бреннана преобладают мотивы неприкаянности, бездомности, образы холодных ветров и дождей, пустынной дороги и ночного мрака:

Поэзия Бреннана, тяготевшего к свободному стиху, сложна для восприятия — особенно изощренной оказалась его мысль в «Лесе ночи», который поистине становится «лесом символов». Бреннан, однако, занял видное место в истории австралийской литературы не только как теоретик и практик символизма. В его раздумьях о соотношении материального и идеального сквозит отвращение к убожеству буржуазного бытия, с умозрительными спекуляциями контрастируют лирические строки, освещенные огнем души, взыскующей любви и высших истин.

Первая мировая война вызвала в австралийской литературе волну казенно — патриотических и шовинистических откликов, которой поддались и столь разные поэты, как Лоусон и Бреннан. Широко распространялись в войсках поэмы и стихотворения Кларенса Денниса (1876–1938), написанные не без влияния Киплинга — на жаргоне городских низов, балладным слогом, в грубовато — юмористическом ключе, но с оттенком сентиментальности.

Антивоенная нота крепла по мере прозрения масс и нарастания протеста против затянувшейся бойни. Участие Австралии в первой мировой войне стало в становлении нации новой вехой, что воплотилось в легенде о крещении в кровавой купели, когда австралийцы предъявили неоспоримые доказательства своей национальной самостоятельности, сохраняя при этом имперскую лояльность. На самом деле уроки первой мировой войны, неотделимой от глубоких перемен в судьбах народов, и для Австралии были также социальными и означали выход на новые рубежи общественного сознания.

Первые ростки новозеландской литературы появились во второй половине XIX в., и в ее становлении и развитии нетрудно обнаружить черты, сходные с австралийскими, — ведь и в истории Австралии и Новой Зеландии есть немало общего. Обе страны — в прошлом переселенческие колонии Великобритании, с экономикой аграрно — сырьевого типа, оживлявшейся «золотыми горячками», с подавляющим англосаксонским большинством в этническом составе. Их и объединяли в Австралазию — устаревшее ныне географическое понятие. Основным языком новозеландской литературы, как и австралийской, стал английский (у маори, коренного полинезийского населения Новой Зеландии, имеется своя письменность, созданная полтора века назад на базе латинского алфавита, но она использовалась преимущественно для перевода христианских религиозных текстов, для записей фольклора, а также в маорийских периодических изданиях; литературные произведения на языке маори — феномен более поздний).