Георгий Бердников - Том 7. Литература второй половины XIX в.

Однако, сколь бы ни были велики различия в историческом развитии европейских стран, можно говорить о второй половине века как об определенном, четко обозначившемся этапе в истории Европы.

Границы в истории европейских литератур данного периода далеко не так бесспорны. В советском литературоведении существует тенденция периодизации с конца 20‑х — начала 30‑х годов XIX в. до Парижской коммуны. В таком случае начало периода определяется переходом от романтизма к критическому реализму. Несомненно, именно в это время в некоторых литературах, например в английской и французской, действительно складывается классический европейский реализм XIX в. Но если подойти к литературному процессу с точки зрения системного понимания взаимодействия методов и направлений, то момент «перехода от романтизма к реализму» никак не может считаться гранью, обозначающей новый период. Во — первых, потому, что само становление реализма в 20–30‑е годы было отмечено сложным взаимопроникновением этого метода и романтизма, которое не закончилось полностью и во второй половине века. Более того, романтизм продолжает свой цикл развития и в этот период и играет важную роль в литературном процессе. Кроме того, становление реализма в большинстве европейских стран относится не к 20–30‑м, а к 60–70‑м годам. Но главное, во второй половине века и сам реализм как метод претерпевает серьезнейшие изменения. Это ясно видно при сопоставлении творчества Бальзака и Стендаля, с одной стороны, и Флобера — с другой.

В то же время такие кризисные явления, как натурализм или нереалистические направления в поэзии последних десятилетий века, не «приходят на смену» реализму, а находятся в сложном соотношении с некоторыми его чертами, характерными именно для данного периода западноевропейских литератур. Знаменательно, кстати, что творчество Шарля Бодлера, в поэзии которого так ясно проявились подобные новые тенденции, падает на 50–60‑е годы. С другой стороны, Эжен Потье и Жюль Валлес, ставшие певцами и солдатами Парижской коммуны, уже в 60‑е годы выступают как представители революционного направления в литературе.

Таким образом, несмотря на известную условность почти всяких жестких хронологических градаций в литературном процессе, вторая половина XIX в. представляет собой нечто завершенное в литературе Западной Европы, рассмотренной как целое.

Для понимания судеб культуры необходимо приглядеться к некоторым общим социально — историческим параметрам того всеобщего распространения капиталистических отношений, которым характеризуется эпоха. Пожалуй, наиболее четко особенности ситуации в культуре этого времени проявились во Франции. Именно во Франции чреватое бурями и классовыми боями историческое развитие раньше и наиболее энергично сбросило со счетов такие идеалы старого времени, которые еще существовали во многих других странах, как сословные и религиозные традиции, как идея цивилизаторской миссии колонизаторов или «купеческой чести». Император Наполеон III много сделал, чтобы окончательно исчезло обаяние памяти о «маленьком капрале» — Наполеоне I. Дискредитированы были, особенно в практике Третьей республики, великие идеалы 1789 г., опошленные в речах парламентских болтунов (достаточно вспомнить болтливых «прогрессистов» у Флобера или Мопассана). Всюду, где буржуазия пришла к власти и укрепила свое господство, наступила безудержная прозаизация человеческого бытия.

Во второй половине века мы наблюдаем во Франции наглядные результаты тех процессов в культуре, которые были связаны с укреплением буржуазных порядков; в других западноевропейских странах они протекали не столь бурно и неуклонно, но направление движения было то же.

Принципы Французской революции формально были осуществлены в ряде стран, прежде всего на их родине, во Франции. Феодальные перегородки были упразднены, выборная система обеспечивала равенство перед законом, свободу должны были гарантировать демократически избранные парламентские учреждения. Понятие равенства относилось скорее к ведомству несколько архаичной, но необходимой для власть имущих католической церкви. Что касается вопиющего материального неравенства, то ведь, по официальной версии, каждый имел возможность обогащаться. И тем не менее ощущение социального неблагополучия, порой прорывавшееся в виде вооруженных классовых столкновений в одних странах и крепнущего рабочего движения в других, буквально пронизывает всю жизнь Европы того времени.

Существенный перелом в духовной жизни связывается в этот период и с невиданным подъемом науки и техники, порожденным бурно развивающимся капиталистическим укладом. Знаменитый французский физиолог Клод Бернар разработал научные основы экспериментального метода изучения живого организма; великие открытия совершаются в микробиологии (Луи Пастер) и в химии (Бертло); в острых идеологических сражениях повсеместно пробивает себе путь теория Дарвина. Бурный рост промышленности, интенсификация связей между отдельными уголками земли сопровождаются поразительными техническими открытиями. Повсеместное торжество научного знания создавало оптимистическую перспективу будущего развития, стимулировало активную борьбу против всяких форм спиритуализма. Поэтому совершенно закономерно, что культурная атмосфера начинает все в большей степени определяться философией позитивизма, отказавшейся от любых идеальных представлений о мире (религиозных, социальных, нравственных) и делавшей ставку на «положительные знания».

Однако самому позитивизму как философскому направлению была свойственна глубокая противоречивость. Основные положения позитивизма были сформулированы еще в первой половине века французским философом Огюстом Контом (1798–1857), но теперь завоевали всеобщее признание. Делая ставку на научное знание, опираясь на новейшие открытия в естествознании, позитивизм видит задачу науки не в раскрытии существенных закономерностей, а в эмпирически точном описании явлений. Общество, а также человеческое сознание рассматриваются как некие постоянные единства, подчиненные «неизменным естественным законам». Механистичность позитивизма, а также элементы агностицизма, порой сложно переплетавшиеся с религиозными верованиями, определяли это эклектическое в целом учение. Социологическая сторона позитивизма находит свое наиболее полное развитие в трудах английского философа Герберта Спенсера (1820–1903), который, опираясь на эволюционное учение, абсолютизирует существование классового неравенства, возведя его в ранг вечных законов бытия.

Противоречивостью и философским эклектизмом отличались и теории мыслителей, пытавшихся спроецировать позитивистские взгляды на область эстетики. Так, И. Тэн (1828–1893) уподоблял общество животному организму, а духовную жизнь человека приравнивал к механическим процессам в природе. Скандализировавшую публику фразу И. Тэна: «Пороки и добродетели такие же неизбежные результаты социальной жизни, как купорос и сахар — продукты химических процессов» — Золя поставил эпиграфом ко второму изданию романа «Тереза Ракэн». Подобные взгляды, усвоенные Золя, значительно ограничивали историческую масштабность и обедняли человеческое содержание его эпопеи «Ругон — Маккары», хотя он и не следовал им буквально. Свойственное эстетике Тэна подчинение развития искусства трем факторам — раса, среда, момент — отличалось сугубой механистичностью. Впрочем, сам Тэн, чьи взгляды оказали огромное влияние на французскую, и не только французскую, культуру, благодаря новизне и направленности против всех видов идеализма, в своих конкретных исследованиях искусства и литературы («История английской литературы», 1863–1869), представляющих значительную научную ценность, тоже выходил за узкие рамки своих теорий.