Георгий Бердников - Том 7. Литература второй половины XIX в.

В творчестве этих поэтов, современников и почитателей Марти, не обладавших, однако, той цельностью мировоззрения, что была свойственна кубинскому поэту — революционеру, социальный критицизм, неприятие буржуазно — мещанской атмосферы выступали чаще всего в формах своеобразного эстетизма, «поисков красоты» за пределами окружающей действительности — в античности, экзотическом Востоке, Японии, «галантной Франции» и т. п. Однако помимо очевидных влияний западноевропейской декадентской эстетики «конца века» здесь продолжал жить коллективистский пафос, диктуемый спецификой историко — культурной ситуации Латинской Америки на рубеже XIX–XX вв. Многое из того, что было почерпнуто в арсенале западноевропейского искусства, оказывалось для латиноамериканских поэтов средством выявления индивидуальности молодых национальных творческих традиций. Так, погружение в душевную жизнь, самозаточение в «башнях из слоновой кости», поиски красоты в запредельных мирах, противопоставляемых действительности отсталой и зависимой Латинской Америки, становились в творчестве наиболее значительных поэтов своего рода парадоксальной формой гуманистических исканий.

Марти был близок мексиканцу М. Гутьеррес Нахера (1859–1895), который отвергал одновременно как грубо материалистическую, так и декадентско — эстетскую концепцию жизни и человека. В своих многочисленных прозаических произведениях, отличавшихся изысканностью стиля, Гутьеррес Нахера выдвинул идею о том, что в мире, растленном буржуазным эгоизмом, «девственная Америка» должна стать прибежищем чистой духовности. В красоте он видел противовес этому миру. Однако порой культ прекрасного переходил у него в культ красивости, а элегантность формы — в поэтическую манерность. «Писать, как Нахера» стало модой, широко распространившейся по всему континенту. Значительное влияние оказывал созданный им в 1894 г. журнал «Ревиста асуль» («Лазоревый журнал»), в котором печатались многие лучшие поэты новой формации, в том числе и Хосе Марти.

Самобытный поэт — лирик кубинец Х. дель Касаль (1863–1893) с наибольшей полнотой воплощал характерные приметы складывавшегося нового поэтического течения. Поэтический мир Касаля, талант которого высоко оценил П. Верлен, — это мир глубокого разочарования, окончательной утраты веры в действительность, порой отвращения к ней. Особенно значительным для Касаля оказалось влияние Бодлера, с ним связаны мотивы «сатанизма», эстетизации зла.

Ненавистной, презренной действительности поэт противопоставил искусственный, миражный мир экзотических форм и тем, в котором сходилась масса ассоциаций, идущих из различных эпох и различных стран. Глубокий пессимизм и акцентирование темы смерти отличают последний сборник Касаля «Бюсты и рифмы» (1893), вышедший уже после смерти поэта, скончавшегося от чахотки.

Для колумбийца Хосе Асунсьона Сильвы (1865–1896) важную роль сыграл «Исмаэлильо» Марти, хотя его дальнейшая поэзия окрасилась трагико — пессимистическим восприятием жизни, мотивами фатализма. Наделенный обостренно — нервным восприятием действительности (чувствуя приближение безумия, Сильва покончил с собой), поэт искал убежище от косной провинциальной атмосферы своей страны и от «мировой скорби», одолевавшей его, в видениях детства, заполненных сказками и фантазиями, в культе изысканного, утонченного искусства. Сильва был смелым новатором в области формы, строфики. Музыкальность и гибкость его стиха достигают уровня, неизвестного до него в испано — язычной поэзии. Особенно знаменит написанный на смерть любимой сестры его «Ноктюрн III».

Духовным наследником Марти считал себя никарагуанец Рубен Дарио, младший современник поэтов, начавших эстетическое обновление. Дарио виделся с Марти, считал его своим наставником, был восторженным почитателем его публицистики. Новейшие исследования обнаруживают множество следов влияний Марти в образно — стилистической манере Дарио, который одновременно синтезировал те тенденции, которые проявились в творчестве Касаля, Нахеры, Асунсьона Сильвы. Творчество Дарио, ставшего признанным вождем модернизма, принадлежит новой эпохе — началу XX столетия.

К началу 50‑х годов завершился длившийся почти три десятилетия (после провозглашения в 1822 г. государственной независимости) бурный период гражданских войн и восстаний в Бразилии. Бразильская монархия стабилизировалась, наступил гражданский мир, способствовавший более интенсивному развитию культуры молодой страны. Однако память о недавних восстаниях и битвах сохранилась, образовав стойкую революционно — республиканскую традицию, в высшей степени важную для бразильского национального сознания. Некоторые из восстаний 20–40‑х годов отличались радикальным и народным характером, о чем свидетельствуют их названия: «кабанада» (от португальского слова «лачуга»), «война фаллапос» (оборванцев). Это последнее восстание, в котором участвовал будущий великий итальянский революционер Джузеппе Гарибальди, провозгласило республику на юге Бразилии, просуществовавшую в боях с императорскими войсками десять лет. И хотя восставшие потерпели поражение, а консервативная бразильская монархия сохранила многие черты колониального режима (рабство негров, полуфеодальную зависимость крестьян и латифундистов — фазендейро, зависимый характер экономики и пр.), дальнейшее духовное развитие нации освещалось республиканскими и либеральными идеалами, сложившимися в первые десятилетия борьбы за национальную независимость.

Определяющими процессами в бразильской литературе 50‑х годов были, как и в других литературах Латинской Америки, становление романтизма и формирование романа как жанра национальной литературы. Бразильский романтизм возник еще в конце 30‑х — начале 40‑х годов, но только в 60‑е годы он достиг значительных художественных свершений. Что касается романа, то до 40‑х годов XIX в. бразильская литература еще не приступала к освоению этого жанра. К тому же в португальской литературе, на опыт которой в первую очередь опирались бразильцы, не существовало развитой прозаической традиции. Теперь бразильцы жадно принялись усваивать самые основы искусства романа.

В 50‑х годах выявился особый облик романтизма в Бразилии. В поисках путей воспитания национального сознания романтики обратились к индейцам как к исконной части бразильского народа. Рождается литературное течение, названное «индеанизмом». Первым поэтом индеанизма был Антонио Гонсальвес Диас (1823–1864). «Американские поэмы», включенные в его сборники «Первые песни» (1846), «Вторые песни» (1848) и «Последние песни» (1851), а также эпическая поэма «Тимбирасы» (1857) вызвали многочисленные подражания. В прозе романтический индеанизм начался публикацией в 1856 г. в виде фельетона в газете «Диарио до Рио — де — Жанейро» романа Жозе де Аленкара (1829–1877) «Гуарани». В следующем году этот роман вышел отдельным изданием. Впоследствии Аленкар написал еще два индеанистских романа — «Ирасема» (1865) и «Убирашара» (1874). Индеанизм в той или иной степени сказался в деятельности большинства бразильских писателей тех лет. Однако стихи Гонсальвеса Диаса и романы Аленкара и по художественным качествам, и по идейно — эстетической осознанности значительно превосходят все, что создано их современниками и последователями. Романтиками, примкнувшими к индеанизму, руководило понимание своей миссии — дать родине национальную литературу, которая помогла бы народу почувствовать себя нацией с единой историей, с собственными традициями, мифологией, фольклором. Стихи Гонсальвеса Диаса научили бразильцев воспринимать индейские обычаи не как экзотические суеверия, а как обычаи предков, которые каждый должен знать и уважать. «Американские поэмы» — по большей части монологи: индейского воина, индианки, покинутой возлюбленным, шамана и т. п. Монологический характер этих стихов весьма существен: Гонсальвес Диас пытается заставить индейцев заговорить. Поэт хочет воспроизвести изнутри строй чувств, понятий, верований индейцев, угадать логику образотворчества, присущего их речи. Пафос всей поэзии Гонсальвеса Диаса — упоение красотой родной страны, благородством ее исконных обитателей, суровой чистотой их обычаев. Его стихотворение «Песнь изгнания», которое с детства знает наизусть каждый бразилец, стало своего рода патриотическим гимном.