Георгий Бердников - Том 7. Литература второй половины XIX в.

Жозе де Аленкар, проделавший грандиозную работу по созданию бразильской прозы, опирался главным образом на опыт. Вальтера Скотта, в несколько меньшей степени Шатобриана. Однако в те же годы были и другие, также небезуспешные попытки создать бразильский роман на совершенно иных основах. Мануэль Антонио де Алмейда (1830–1866) обратился к более ранним литературным источникам — к испанскому плутовскому роману. Он заимствовал у плутовского романа композицию и героя, позволивших ему объединить разрозненные, эскизные наблюдения над бытом Рио — де — Жанейро, над человеческими типами, возникшими в бурлящей, только еще формирующейся стране. В романе Алмейды «Жизнь Леонардо, сержанта полиции» нет сложной драматической интриги, страстей, тайн и опасностей, характерных для книг Аленкара и его школы. Этим объясняется и забвение, в котором оказался вскоре после своего выхода (1852 — опубл. в газете; 1854–1855 — отдельное изд.) роман Алмейды, заслоненный шумным успехом «Гуарани». По — настоящему оценена «Жизнь Леонардо» была только в XX в.

Испанский плутовской роман был не только широкой сатирической картиной старого мира, но еще и прозорливой критикой буржуазного индивидуализма в образе самого пикаро. Автор бразильской пикарески отнюдь не лишен социального критицизма: он смеется над нелепыми обычаями старины, над корыстью и сутяжничеством, над тщеславием власть имущих. Но бразильская действительность еще не дает писателю материала для критического анализа современного человеческого характера и роли общества в его формировании. Леонардо, чьи приключения складываются в свободный, безыскусный сюжет романа, до конца остается одним и тем же: безобидным и простодушным шалуном, вольным сыном веселой бразильской улицы. И общий колорит романа Алмейды совсем не тот, что в испанской пикареске, — не горько — язвительный, а светлый и праздничный. Как ни оригинальна на фоне романтизма 50‑х годов эстетическая программа Алмейды, противопоставившего истории быт, исключительному рядовое, повседневное, все же по самому строю своего мышления он оставался романтиком. Романтизм мировоззрения выражался прежде всего в упоении национальным, бразильским. Алмейда все время, даже когда смеется, любуется самобытностью, красочностью своего города, его жителей, его обычаев.

Вместе с индеанистами Алмейда входит в особую группу романтиков, часто именуемых в Бразилии «первым» или «старшим» поколением. Национальное самосознание казалось им вернейшим залогом быстрого развития страны, а свою первейшую задачу они видели в создании самобытной литературы, в выдвижении нового идеала человека, в котором бы гармонически слились расы, цивилизация вернулась бы к природе и были бы изжиты отвратительные общественные пороки Старого Света. Но в 50‑е годы появилось так называемое второе романтическое поколение, уже не разделявшее ни оптимистического пафоса национального самоутверждения, ни утопизма, характерного для их старших собратьев по литературе. Это поколение отнюдь не отрекалось от героики борьбы за независимость, но относило ее в прошлое, как утраченный и уже недостижимый идеал (поэма М. Альвареса де Азеведо «Педро Иво» и др.). В настоящем они не видели никаких проблесков силы, борьбы, идеи и смертельно тосковали в застойной, провинциально — пошлой атмосфере бразильского общества, каким оно стало после подавления освободительных движений 20–40‑х годов.

Мануэль Антонио Альварес де Азеведо (1831–1852), Луис Жозе Тункейра Фрейре (1832–1855) Казимиро де Абреу (1839–1860) объединены не только общностью мировосприятия и художественной программы, но и общностью судьбы. Они были связаны с университетскими кругами, что объясняет и широкий спектр литературных влияний, ощутимых в их стихах, но вместе с тем и некоторую узость жизненного опыта, сказавшуюся в лирической камерности их поэзии. Всем им была суждена ранняя смерть, что также отразилось в тематике их стихов — особенно самого талантливого из них, Альвареса де Азеведо, чья единственная поэтическая книга «Лира в двадцать лет» вышла уже после смерти поэта от туберкулеза. Неосуществимость надежд, горькое сознание эфемерности мечтаний — такова постоянная тональность их стихов. У Альвареса де Азеведо с трагической силой выражена тоска юноши, переживающего всепрекрасное в жизни — любовь, приключения — лишь в мечтах. При этом сознание приближающейся смерти органически соединяется с восприятием унылой посредственности буден. Столкновение этих чувств заставляет юношу то приходить в болезненное отчаяние, то сардонически усмехаться над «романтическими островами», «Эльдорадо любви», созданными «моим воображением подростка и поэта».

Казимиро де Абреу переживает разлад между реальностью и мечтой в ином, элегическом ключе. Его идеал — утраченная безмятежность детства, прошедшего среди родных бразильских полей и садов. Стихи Абреу из его единственной книги «Вёсны» (1859), особенно «Песнь изгнанника», названная так в подражание Гонсальвесу Диасу, и «Когда мне было восемь лет», благодаря своей задушевной интонации и напевности, чрезвычайно полюбились бразильцам, стали хрестоматийными.

Поэты 50‑х годов включили в круг литературных источников бразильского романтизма Байрона, Альфреда де Мюссе. Альварес де Азеведо оставил также интересные, хотя и незавершенные, опыты романтической прозы: фантастическую новеллу в духе Э. По «Ночь в таверне» и диалогизированный фрагмент «Макарио» с элементами романтического психологизма.

В середине 60‑х годов в Бразилии появились признаки нового общественного подъема. Рабство превратилось в тормоз буржуазного прогресса, выморочная монархия, всеми силами охранявшая привилегии латифундистов — рабовладельцев, стала очевидным препятствием на пути социального развития. Возникают интеллектуальные кружки, пропагандирующие новые течения европейской мысли. Наиболее известна группа, сложившаяся в Ресифском университете вокруг Тобиаса Баррето (1837–1889), будущего крупного мыслителя, бесстрашно атаковавшего религиозный обскурантизм и впервые познакомившего бразильскую интеллигенцию с немецким материализмом. К этому кружку в студенческие годы принадлежал и выдающийся поэт Антонио Кастро Алвес (1847–1871).

Кастро Алвес внес в бразильскую поэзию обжигающе новые ноты: его стихи призывны, открыто агитационны, рассчитаны на декламацию, на многолюдные митинги и бурлящие площади. Кастро Алвес был активнейшим участником республиканского и аболиционистского движения, организатором первого в Ресифе аболиционистского общества. При жизни Кастро Алвеса вышел только сборник «Пена волн» (1870), однако его стихи, вошедшие в посмертно опубликованные книги «Водопад Пауло Афонсо» (1876), «Рабы» (1883), «Гимны Экватора» (1921), были хорошо известны современникам по публичным чтениям поэта, распространялись в списках. Аболиционизм и республиканизм — две составляющие страстного пафоса Кастро Алвеса. Среди многочисленных стихов, бичующих рабство, выделяется поэма «Невольничий корабль», построенная на резких контрастах вольного океанского простора и «дантова ада» на борту корабля, перевозящего невольников из Африки в Бразилию: щемящие сетования еще вчера свободных людей сменяются яростными обличениями поэта, стыдящегося, что злато — зеленый флаг его страны прикрывает зверства рабовладельцев: «Напрасно ты, мой стяг, в боях крещен, // Ты в саван для народа обращен!» (перевод И. Тыняновой). Основной тон аболиционистской поэзии Кастро Алвеса — не горестно — жалобный, а мятежный, пророчащий восстание и освобождение рабов. Недаром строку из его стихотворения «Негр — мститель»: «Вы, выше зарево мести, выше, выше красная новь» — Жоржи Амаду взял впоследствии в качестве заглавия для одного из своих романов из истории революционного движения в Бразилии.