Том 6. Литература первой половины XIX в.

Мысль Мелвилла отказывалась работать в рамках господствующих представлений современной религии и философии, сводивших любые «высшие законы» мироздания к различным вариантам божественной силы. Пессимист и скептик, он сомневался в справедливости и плодотворности подобных представлений. В своем романе он подверг их анализу и проверке, которой ни одно из них в конечном счете не выдержало.

Вместе с тем писатель понимал, что ему не удастся уйти от вопросов, связанных с индивидуальным сознанием. Познание универсальных законов было им поставлено в зависимость от деятельности человеческого разума, который представлялся Мелвиллу отнюдь не безупречным инструментом. Отсюда новая задача — исследовать гносеологические принципы современного мышления, или, иными словами, основные типы познающего сознания. Именно таков философский смысл многочисленных сцен, эпизодов и образов романа, так или иначе соотнесенных с Белым Китом, в котором символизирована «высшая сила», «высшая воля», «универсум».

Среди многочисленных вариантов познающего сознания Мелвилл выделяет три: индифферентное, субъективно — проецирующее и объективно — созерцательное. Первое — бесплодно. Оно только регистрирует явления, не различая их символического смысла, и не интересуется универсальными законами. Второе — трагично. Оно не способно постигнуть объективный смысл вещей, но проецирует на них свои собственные субъективные представления как, например, Ахав проецирует на Белого Кита представление о мировом зле, живущее в его мозгу. Ему, в сущности, все равно, каков Моби Дик на самом деле и каково истинное содержание символически воплощенных в нем сил. Он полагал, что может одолеть мировое зло, уничтожив Белого Кита. На самом же деле Ахаву открыт один путь — самоуничтожение. Истина открывается лишь созерцательному сознанию Измаила, которое, как и сознание самого Мелвилла, функционирует на путях, близких к гносеологии Шеллинга, нередко при этом взламывая ограничительные барьеры идеалистического мышления и приходя к недвусмысленно материалистическим выводам.

С точки зрения ортодоксальной религиозности истина, открывающаяся Измаилу, безбожна, крамольна и ужасна: во Вселенной нет высших сил, направляющих жизнь человека, общества, народов и государств. В ней нет ни бога, ни абсолютного духа, ни провиденциальных законов. В ней — только безмерность, пустота и неопределенность. Ее могучие силы ненаправленны. Она безразлична ко всему, в том числе и к человеку. Чудовищная мощь, энергия, подвижность и злоба Белого Кита не означают ничего, равно как и снежная белизна его — всего лишь «всецветная бесцветность».

«Моби Дик» был грозным предупреждением соотечественникам, которые, как представлялось Мелвиллу, безрассудными своими действиями влекли корабль американского государства к катастрофе, бездумно уповая на вмешательство высших сил. Нет высших сил! — говорил им писатель. Нет божественного разума, нет закона судеб! Судьбы Америки в ваших собственных руках!

Первая половина 50‑х годов являет собой вершину в истории американского романтизма. Именно в это время увидели свет важнейшие сочинения Готорна, Мелвилла, Уитьера, Эмерсона, Бичер — Стоу, Торо, Лонгфелло, Уитмена и многие другие произведения, менее знаменитые, но сыгравшие существенную роль в литературной жизни Америки.

Подъем романтического движения в США был неспешным и занял три десятилетия, упадок же — стремителен и катастрофичен. К началу Гражданской войны, т. е. к 60‑м годам, романтизм как литературное течение исчерпал себя и практически перестал существовать. Литературная жизнь Америки в предвоенные годы была по видимости активной и даже бурной, но в то же время вступила в полосу мучительного кризиса. Полностью сошло со сцены старшее поколение романтиков; младшее испытывало мучительную неуверенность и не чувствовало себя в силах справиться с новыми сложнейшими проблемами, которые выдвигала историческая действительность. Романтическое искусство переживало полосу глубокого упадка, и процесс этот был необратим. Можно сказать так: поднявшись на высочайшую вершину, американские романтики увидели, что дальше пути нет. Они ушли со сцены без шума и борьбы, оставив потомкам богатейшее художественное и философское наследие.

Для франко — канадской литературы первая половина XIX столетия — время постепенного формирования художественного сознания. Переход от первых опытов к развитию литературы в полном смысле этого слова происходил в Канаде (ставшей с 1763 г. английской колонией) в атмосфере сопротивления политике «расфранцуживания», проводимой британским правительством, в обстановке сложного переплетения новых, идущих из Франции идей и преданности старым, консервативно — патриархальным и клерикальным традициям.

В начале века литературная жизнь, как и в предшествующие десятилетия, сосредоточивалась в газетах. Однако в развитии франко — канадской журналистики с 1806 г. — года создания газеты «Ле Канадьен» — открывался новый период. Основанная главой радикально настроенных патриотов Пьером Бедаром (1762–1829) «Ле Канадьен» выражала самосознание сформировавшейся на американской земле франко — канадской интеллигенции. Позднее газета перешла в руки выдающегося журналиста и социолога Этьена Парана (1802–1874) и стала выходить под девизом «наши институты, наш язык, наши законы».

На страницах газет появляются стихи местных, часто безымянных поэтов. Эти стихи представляли собой откровенное подражание Буало и французской поэзии XVIII в. Таковы произведения Жозефа Кенеля (1749–1809), автора шутливых посланий, стихотворных диалогов, буколических и дидактических стихов, и Жозефа Мерме (1775–1820), прославившегося одой «Победа при Шатогее» и «Описанием Ниагарского водопада». Оба они были уроженцами Франции, но, переселившись в Америку, стали первыми канадскими поэтами.

Однако классицистические ориентиры вскоре сменяются иными. Первая книга стихов, вышедшая в Квебеке, «Послания, сатиры, песни, эпиграммы и другие стихотворные произведения» (1830), принадлежавшая Мишелю Бибо (1782–1857) и посвященная «учителю Буало от ревностного ученика», стала последней данью классицизму в Канаде. В 1837 г. Филип Обер Гаспе — сын заявил: «Век единства миновал. Франция провозгласила Шекспира первым трагиком мира». На страницах газет появляются оды и элегии с откровенными заимствованиями из Ламартина, Гюго, Виньи и под характерными названиями: «Осень», «Зачем отчаиваться», «Грусть», «Народу», «Странник», «Гений леса», «Как ты мрачна, моя душа» и др.