Том 6. Литература первой половины XIX в.

В это смутное время лишь одна провинция в Эфиопии была избавлена от жестоких последствий междоусобиц. Это была Шоа, отделенная от центральных областей воинственными племенами галла (оромо). К началу XIX в. там прочно утвердилась местная династия, что обеспечивало Шоа политическую стабильность. Представители этой династии также возводили свое происхождение к эфиопскому царскому роду. В начале XIX в. шоанский властитель Сахле Селасе (1813–1847) провозгласил себя царем Шоа, однако благоразумно не стал вмешиваться в борьбу за гондарский престол, а удовлетворился постепенным расширением собственных владений. В Гондаре не признавали его притязаний, но были бессильны пресечь их оружием. Эти шоанские притязания самым непосредственным образом повлияли и на дальнейшее развитие эфиопской литературы.

Дело в том, что еще в XVIII в. в эфиопской литературе появился жанр так называемых «кратких хроник», которые, собственно говоря, были не столько хрониками, сколько историческими сводами, дававшими сжатое и компилятивное изложение всемирной истории «от Адама» в духе христианских средневековых воззрений. Единого общего названия в среде эфиопских книжников они не имели и назывались составителями по — разному: «История царей», «Родословие царей», «Книга истории». В качестве довольно типичного по композиции, хотя и крайне сжатого по объему подобного памятника можно привести «Историю царей», рукопись которой хранится в рукописном отделе Института востоковедения АН СССР в Ленинграде. Текст произведения занимает только 104 страницы и делится на пять глав: I глава — история патриархов (4 стр.), II глава — история царей иудейских (5 стр.); III глава — история царей самарийских (4 стр.); IV глава — история «царей римских», т. е. византийских (6 стр.) и V глава — история царей эфиопских (89 стр.). Первые четыре главы представляют собою чрезвычайно краткий конспект «Истории» ал-Макина, весьма популярного арабского христианского писателя, известного в Эфиопии под именем Георгия сына Амидова. Последняя глава, занимающая большую часть рукописи, содержит собственно эфиопскую историю, представляющую для составителя главный интерес повествования, которое, однако, ведется в общем контексте истории «всемирной».

Компилятивный характер подобных «всемирных историй», большое внимание, уделяемое их составителями истории священной и церковной, широкое заимствование сведений из произведений Иосифа Флавия, ал-Макина, ал-Батрика и вообще арабской христианской литературы, а главное, осознание истории Эфиопии как продолжения и завершения истории христианских народов (эта хорошо знакомая русскому читателю идея «третьего Рима», получившая в Эфиопии свое выражение в особом трактате «Слава царей», часто включаемом в сокращении в подобные своды) — все это придает рассматриваемым памятникам характер хронографа. Кстати, одно из обычных названий, даваемое составителями этим произведениям, — «Книга историй» — и означает буквально «хронограф». Очевидная, хотя и непростая зависимость этих памятников в разделе истории эфиопской от эфиопского летописания, их примечательная долговечность (последнее из известных произведений такого рода доводит свое изложение до 1917 г.) также сближает их с хронографами. Именно этому жанру и суждено было новое развитие в Шоа в первой половине XIX в.

Причина этого развития жанра хронографов в Шоа как раз в то время, когда эфиопская литература в Гондаре пришла в упадок, заключается в том, что притязания шоанских владык на царский титул нуждались в историческом обосновании. Это была нелегкая задача, в особенности для книжников Шоа, области, которую в столичном Гондаре всегда третировали как глухую провинцию. Для ее выполнения нужно было заново пересмотреть, переосмыслить и переписать всю эфиопскую историю.

Шоанские летописцы решали свою задачу главным образом путем тенденциозной редактуры всего историографического наследия. Так появились «интерполированные хроники», получившие в научной литературе это название потому, что они часто прерываются вставками множества легенд и преданий, на первый взгляд никакого отношения к основному повествованию не имеющими. Поэтому эти произведения и рассматривались лишь как стилистические варианты гондарских «кратких хроник». Однако, как заметил недавно В. М. Платонов, «как содержание, так и бросающаяся в глаза тенденциозность интерполированных хроник приводит к убеждению, что различия между Краткой и интерполированными хрониками гораздо более глубокого порядка, нежели только стилистические».

Действительно, в самом подборе этих вставок можно обнаружить немало любопытного. Не имея прямого отношения к летописному повествованию о царствовании того или иного эфиопского государя и сообщая о нем сведения, которые оказываются явно недостоверными, они тем не менее несут важную идеологическую нагрузку. Древних царей в этих интерполяциях возвеличивают, других же (начиная с XVI в.) последовательно компрометируют. Так, Лебна Денгель (1508–1540), в чье царствование по Эфиопии прокатилась сокрушительная волна мусульманского нашествия, оказывается поклонником языческих обрядов. Гибель его сына Клавдия, следующего эфиопского царя (1540–1559), объясняется приписываемой ему склонностью к «римской ереси» и т. д. Такая компрометация получает объяснение при сравнении «интерполированных хроник» с появившимся в Шоа в начале XIX в. и пользовавшимся широкой популярностью так называемым «Трактатом Рагуила». Этот «Трактат» представляет собой довольно запутанное пророчество, изреченное архангелом Рагуилом знаменитому своими несчастьями Лебна Денгелю, к которому возводили свое происхождение и шоанская, и гондарская, и тигрейская ветви царской династии, относительно грядущей судьбы его потомков. Судьбы их предрекаются иносказательно, но коротко суть состоит в том, что все ветви, кроме шоанской, не сохранят чистоты веры, за что и подвергнутся разнообразным несчастьям. В конце же концов из рода шоанской ветви восстанет царь, который восстановит мир и благополучие в стране и покорит «язычников».

Однако шоанские летописцы не были самостоятельными авторами своих «всемирных историй». Подавляющее большинство всего эфиопского материала (то, что исследователи и называли «основной линией повествования») было дословно переписано с гондарских» кратких хроник». Шоанским редакторам принадлежала общая компоновка сводов и вставки, причем стоит отметить, что очень часто языком этих вставок, или интерполяций, был не книжный геэз, а разговорный амхарский. Вряд ли это свидетельствует просто о недостаточно высоком уровне традиционной образованности шоанцев: они учились в тех же знаменитых монастырских центрах столичной образованности, что и гондарцы. К тому же, не владея свободно языком геэз, нельзя было проделать и той большой редакционной работы, которая столь разительно отличает интерполированные хроники от кратких. Обращение к разговорному языку скорее свидетельствует о стремлении авторов сделать свои мысли известными и за пределами неширокого круга книжников, которые владели древним языком. Это совершенно новая черта для эфиопской литературы. В дальнейшем эта тенденция будет расширяться и углубляться.