Том 5. Литература XVIII в.

Майанс осуществил несколько ценных изданий классиков, снабдив их предисловиями и комментариями, написал первую биографию Сервантеса (для лондонского издания «Дон Кихота» в 1737 г.), «Происхождение испанского языка» (1737), «Риторику» (1757, 1787), для которой перевел на испанский язык ряд отрывков из античных авторов. Он первым отказался видеть в «Дон Кихоте» рыцарский роман и высказал идею, что книга Сервантеса — это эпос в прозе. Его вообще интересовала проблема романа, и он сделал попытку классифицировать известные ему прозаические жанры.

Для текущей литературы большое значение имели неофициальные академии и литературные салоны. Среди них самой знаменитой была Академия Хорошего вкуса (1749), которую посещали все видные литераторы того времени. Уже в первой половине века начала образовываться литературная среда, появились профессиональные критики, издавался в 1737–1738 гг. «Дневник литераторов». Чуть не каждое новое произведение встречалось критическими памфлетами, сатирами, эпиграммами, за которыми следовали ответные «защиты» и «апологии». Литературная полемика становилась все более напряженной, чтобы во второй половине века превратиться в настоящую битву умов.

В первой половине века два лагеря, на которые разделилось впоследствии испанское образованное общество, только начали складываться. В силу социальных и идеологических причин, о которых было уже сказано, в Испании не могла развернуться столь же глубокая, смелая, затрагивающая самые основы критика старого режима, какая была характерна для французского Просвещения. Неудовлетворенность отсталостью и архаичностью испанского общества, стремление к переменам и реформам могли оформиться лишь в виде культурной, и особенно литературной, критики. Передовым испанцам казалось тогда, что распространение образованности, хорошего вкуса, высоких моральных правил посредством новой, соответствующей этим задачам литературы цивилизует умы и нравы, уничтожит средневековые предрассудки и приблизит Испанию к европейским государствам, наслаждающимся, по их мнению, небывалым общественным прогрессом.

Французское общество и французская литература казались идеальной моделью испанским сторонникам культурной реформы. Им противостояли защитники традиционных литературных форм. Было бы, однако, неверно и прямолинейно на этом основании отождествить сторонников национальной художественной традиции с лагерем феодальной и католической реакции. Отношения между реформаторами («офранцуженными», как их станут впоследствии называть) и традиционалистами были сложнее. Тут надо иметь в виду два обстоятельства. Во — первых, Филипп V, первый король Бурбонской династии, взойдя на испанский престол, открыто демонстрировал презрение к испанцам и всему испанскому. В моде были французский язык, французский покрой платья, французские обычаи. Неудивительно, что это вызвало повальное «офранцуживание» в самых пошлых формах, на имеющих ничего общего с устремлениями передовых мыслителей того времени. Различие между этими двумя совершенно неоднозначными тяготениями к французской культуре не всегда достаточно осознавалось. Поэтому сатирические выпады против «офранцуженных» и, как следствие этого, защиту истинно испанских, традиционных форм быта и художественного творчества можно встретить и у писателей, критически относившихся к общественному строю. Для них рабское подражание иностранному свидетельствовало как раз о вырождении и паразитизме правящего класса. Второе обстоятельство, уже эстетического порядка, состояло в том, что в Испании продолжала существовать замечательная фольклорная культура. Литературная традиция была с ней неразрывно связана. Народ прекрасно чувствовал и осознавал эту связь, недаром, например, пьесы драматургов Золотого века стойко сохраняли популярность среди зрителей в течение всего XVIII столетия. Писатели, обращавшиеся к народной жизни, естественным образом искали опору в традиции, накопившей богатый опыт изображения своеобразных форм народного быта. Самые ясные умы среди реформаторов второй половины века понимали это и искали способы сочетать новаторство, ориентированное на европейские образцы, и национальную традицию. Но в то время требования литературной реформы еще не вышли за пределы теоретической сферы. Художественное творчество еще всецело подчинялось эстетическим принципам предыдущего века, принципа барокко.

Во время войны за испанское наследство циркулировали многочисленные сатирические песни, романсы, куплеты, диалоги. Особенно известны были желчные сатиры падре Бутрона, направленные против французской партии. Как сатирическая, так и лирическая поэзия первых десятилетий века оставалась в русле поэзии XVII в. с ее двумя, часто скрещивающимися течениями: культеранизмом и консептизмом. Эпигонское повторение поэтических формул и фигур, когда — то открытых Гонгорой, Кальдероном и другими великими поэтами прошлого века, было заклеймено впоследствии ревнителями литературной реформы как проявление «дурного вкуса». Испанский театр в это время был заполнен бездарными подражаниями комедиям плаща и шпаги или кальдероновским ауто.

Искусство барокко все же выдвинуло в середине XVIII в. видного писателя, по произведениям которого мы можем представить себе материальный и духовный облик той эпохи. Диего де Торрес Вильярроэль (1693–1770) был одним из самых ярких, оригинальных и знаменитых людей своего времени. Правда, славой своей он обязан не столько художественным произведениям, сколько астрологическим предсказаниям, регулярно публиковавшимся им под именем «Великий оракул из Саламанки». В его биографии причудливо переплелись две жизни, прожитые как бы двумя разными людьми: искателем приключений и ученым, влюбленным в математику и астрономию. Конечно, знания Торреса были ограничены узкими рамками испанской науки того времени, поэтому его многочисленные научно — популярные сочинения — по медицине, астрономии, философии — не представляют большой ценности (не говоря уже об астрологии). Он, впрочем, это понимал — тема научной отсталости, невежества, обскурантизма, окружавших в Испании человека с умом и жаждой знания, проходит через все его произведения.

Центральное место в художественном творчестве Торреса Вильярроэля занимают его автобиография «Жизнь, происхождение, рождение, воспитание, обучение и приключения Диего де Торреса Вильярроэля» (первые четыре фрагмента вышли в 1743 г., еще два — в 1752 и 1758 гг.) и несколько повестей, собранных в сборник «Поучительные сновидения» (1752). Два предисловия к жизнеописанию Торреса передают двойственность его замысла. Первое из них стилизовано под предисловия к плутовским романам. Автор обращается к читателю с буффонной развязностью и грубостью: «А если тебе покажется, что я тебя обманываю, зайди ко мне, и я тебя так отделаю, что родная мать не узнает». Второе предисловие резко противоречит первому по тону — говорит уже не «автор», а Торрес сдержанным, спокойно философским тоном. Так и во всех частях автобиографии писатель то преображает свою жизнь в литературное произведение — плутовской роман, то возвращается к себе, реальному мемуаристу, явно не вмещающемуся в рамки жанра. Самое ценное в «Жизни» — искренность и естественность, позволяющие за литературной стилизацией уловить реальные черточки психологии людей того времени. Если в плутовском романе литературный материал оформлялся как жизнеописание реального человека, то Торрес сделал новую попытку сомкнуть роман и житейскую реальность, преобразовать эту реальность в художественную. Попытка удалась не вполне, книге не хватает единства и цельности художественной концепции, но все же «Жизнь Торреса Вильярроэля» обладает высокими историко — познавательными и художественными достоинствами.