Том 5. Литература XVIII в.

Бенито Хоронимо Фейхоо — и–Монтенегро (1676–1764) по праву может быть назван первым испанским просветителем. Скромный монах, проведший всю жизнь в бенедиктинском монастыре в Овиедо, преподаватель монастырского коллежа, Фейхоо обладал широкой начитанностью и поразительной в испанце его времени страстью к точному научному знанию. С 1726 по 1740 г. он издавал многотомный «Универсальный критический театр, или Речи о материях разного рода, разоблачающие всеобщие заблуждения». С 1740 по 1760 г. он, тоже в нескольких томах, издавал «Ученые и любознательные письма, опровергающие или объявляющие сомнительными многие распространенные мнения». Уже титульные листы произведений говорят о просветительской задаче, которую ставил перед собой автор.

Фейхоо не был оригинальным мыслителем и не владел какой — либо цельной и глубокой философской системой. В некоторых вопросах он не смог преодолеть простодушные суеверия своих современников. Будучи поклонником и во многих отношениях учеником Декарта, в решении основных натурфилософских и этических вопросов он все же оставался в пределах католической ортодоксии. Так, он отрицал понятие «естественного человека» и считал, что во все времена зло коренится в человеческой природе, а добро — в божественном милосердии. Цель и пафос произведений Фейхоо состоит не в утверждении новых взглядов, но в разрушении старого — предрассудков, суеверий, обскурантизма — и в требовании интеллектуального обновления.

Один из центральных объектов критических атак Фейхоо — всевозможные религиозные предрассудки и вера в чудеса. Надо помнить, какое глубокое суеверие, усугубляемое деятельностью инквизиции, царило во всех слоях испанского общества, чтобы оценить значение и смелость разоблачений Фейхоо. Несколько раз поступали на него доносы в инквизицию, и только заступничество короля, посчитавшего выгодным объявить себя покровителем ученого монаха, спасло его.

Фейхоо выступает (иногда по необходимости осторожно) не только против суеверий, но и против канонизированных церковью утверждений, перекликаясь с французскими вольнодумцами. Даже по такому острейшему для Испании вопросу, как преследование евреев, Фейхоо противопоставлял католической нетерпимости гуманистическую широту. В «Письме еврею из Байонны» он объявляет предрассудком убеждение, будто различие религий должно вести к взаимной ненависти. И это в годы, когда инквизиция огнем и железом уничтожала не только иудаизм, но и всякое сочувствие иудеям!

Разоблачая предрассудки и суеверия, Фейхоо презрительно отзывается о черни, как о питательной среде всякого мракобесия. Это дало повод историкам обвинять его в антидемократизме. Однако сам Фейхоо в «Ученых письмах» недвусмысленно оговорил: «Поймите, что под чернью я имею в виду многие пышные парики, многие уважаемые мантии, многие достопочтенные сутаны». Фейхоо просто мыслит вне социальных антитез, видя и последовательно развивая лишь одну антитезу: мракобесия и просвещения, суеверия и разума.

Размышления на эстетические темы занимали сравнительно небольшое место в интеллектуальной деятельности Фейхоо, но и тут он высказал несколько важных идей. Будучи поборником разума, Фейхоо считал, что и в художественном творчестве прежде всего должен проявляться «естественный разум», знание природы и правил, по которым создается произведение искусства. Поэтому, например, от критика не требуется много искусства, кроме «верного, полного, ясного и проницательного понимания» и «хорошего знания материала». И все же Фейхоо ушел далеко вперед от установлений классицистских поэтик. «Изучение правил помогает избегать грубых ошибок. Но я никогда не скажу, что таким путем можно создать шедевры». Подлинная красота, величие произведения создаются индивидуальным талантом художника. Значительно обгоняет свое время Фейхоо в статье «Нечто неуловимое». Он начинает ее с замечания, что в произведениях искусства, как и в лицах людей или в пейзаже, есть «нечто неуловимое», «скрытая, неопределимая грация, которая не зависит ни от каких правил, а только от особого гения мастера». Конечно, Фейхоо, поднимая и прославляя художническую индивидуальность, еще далек от ее романтического понимания. «Нечто неуловимое», по его мнению, состоит все же «в самой композиции», «в пропорциях и сочетаниях частей». Но дело в том, что посредственные художники рабски следуют правилам, в то время как гении создают или открывают новые, более высокие правила. Прекрасное произведение искусства «не может быть создано абсолютно против всяких правил, но против правил ограниченных и дурно понятых».

Еще большее значение, нежели эстетические взгляды Фейхоо, имел для испанской литературы выработанный им стиль. Фейхоо — первый писатель XVIII в., в чьем стиле преодолено влияние культеранизма и консептизма. Он отказался от громоздких многочленов, от витиеватых перифраз и сложных стилистических фигур. Фраза его ясна и проста, эмоциональна без риторики. Фейхоо является зачинателем жанра эссе в испанской литературе. Его статьи, в которых без тяжеловесной эрудиции и педантизма излагаются личные его взгляды на самые разные предметы, в которых он спорит и отвечает оппонентам, приводит случаи из собственной житейской практики, выступает всегда как конкретная личность — как бы он сам ни называл их, письмами или речами, — эти статьи были по существу эссе в нашем сегодняшнем понимании. С Фейхоо начинается эссеистская традиция, столь важная для испанской литературы как в эпоху романтизма (Ларра), так, особенно, и на рубеже XIX–XX вв. (Унамуно, Асорин, Ортега-и Гассет). Все они восприняли у Фейхоо главное свойство его эссе: эстетическим стержнем их является не объект, а субъект. Как бы ни был важен предмет рассмотрения, особо значима личность автора, его интеллектуальный мир, общий комплекс его идей. «Свободным гражданином литературной республики» гордо назвал себя Фейхоо. Освободиться от всех оков господствующей идеологии он не смог, но он был первым испанцем своего века, который осознал право и обязанность человеческого разума быть свободным.

В царствование Карлоса III (1759–1788), осознававшего отсталость Испании в сравнении с другими европейскими государствами, был принят ряд законов, способствовавших развитию торговли, промышленности и усилению третьего сословия. Вокруг короля собралась группа энергичных политических деятелей, побуждавших его проводить более решительную программу «просвещенного абсолютизма». Под их влиянием король несколько ограничил власть церкви, изгнал из Испании иезуитов. Обширная экономическая программа, изложенная в «Речи о поощрении национальной индустрии» Кампоманеса и в ряде работ Ховельяноса, требовала прежде всего воспитания людей, способных осуществлять задуманные реформы. Для этого во многих городах были созданы «Общества друзей родины», в которых обсуждались насущные проблемы экономики каждого края, изучались новейшие политэкономические доктрины. Повысился интерес к передовой европейской идеологии. Появился слой аристократов и разночинцев, прозванных «просвещенными»; их отличало резко критическое отношение к традиционной общественной структуре, к этическим понятиям, дотоле господствовавшим среди испанцев. Как правило, все это были люди, не только литературно образованные, но и отводившие литературным занятиям важное место наряду с другими видами общественной деятельности. Таков был первый премьер — министр Карлоса III граф Аранда, переписывавшийся с Вольтером, друживший со многими испанскими писателями. Таков сотрудник Аранды, экономист — реформатор Пабло де Олавиде, хозяин влиятельного литературного салона, пропагандист французского Просвещения в Испании. Таков крупнейший испанский просветитель Ховельянос, в характеристике которого Маркс отметил, что это был «„друг народа“, надеявшийся привести его к свободе путем тщательно обдуманной смены экономических законов и литературной пропаганды возвышенных доктрин» (Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2‑е изд., т. 10, с. 443). Испанское Просвещение, даже в лице самых достойных своих представителей, каким был прежде всего Ховельянос, никогда не поднималось до революционности французских просветителей и пыталось примирить интересы рождавшегося буржуазного общества и сословной монархии. Маркс сказал в этой связи, что Ховельянос «даже в свои лучшие годы… не был человеком революционного действия, а скорее благонамеренным реформатором, слишком разборчивым в средствах и потому не способным доводить дело до конца» (Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2‑е изд., т. 10, с. 444). Но именно в силу этой своей благонамеренности испанские просветители высоко ставили литературу и искусство как лучшее средство мирной пропаганды и перевоспитания общества. Просветители стремились влиять не только на идеологическое, но и на художественное развитие нации: примером служит дружба Ховельяноса и Моратина — младшего с великим художником Франсиско Гойей и явственно прослеживающиеся в творчестве Гойи просветительские мотивы.