Том 5. Литература XVIII в.

Ведущую роль в первые три десятилетия XVIII в. играет литература, призванная пропагандировать важнейшие события политической жизни и те новшества, которые несла с собой преобразовательная деятельность Петра I.

Выполняя прежде всего прикладную, «утилитарную» функцию, искусство слова нередко выступает в эту пору в союзе с другими видами искусства (архитектурой, скульптурой, живописью, графикой). В программу торжеств по случаю знаменательного события государственной жизни включалось произнесение приветственных стихов, хоровое исполнение кантов (песен). Канты эти с их аллегоризмом и барочной символикой подготовили зарождение жанра похвальной оды — одного из наиболее распространенных в поэзии классицизма. Аллегоризм и символика были присущи и панегирическим драмам, постановка которых на сцене школьных театров также входила в программу официального праздничного ритуала или приурочивалась к важным событиям в жизни государства.

Русская школьная драматургия начала XVIII в., как и XVII в., была преемственно связана с украинской и польской, причем для всех них было характерно сочетание сценических традиций Средневековья, Ренессанса и барокко: библейские сюжетные мотивы, олицетворение христианских добродетелей, включение в текст церковных песнопений и в то же время образы античной мифологии, персонификация отвлеченных понятий и частей света, сложные сценические эффекты.

Наряду с панегирической драмой и ее разновидностью — панегирическим диалогом, ставились на школьной сцене инсценировки житий святых и рыцарских романов. Элементы построения и образы этих пьес, как и пьес, входивших в репертуар возникших в России XVIII в. массовых городских театров, также несли отпечаток барочных традиций, но во многом предваряли и позднейшую драматургию классицизма.

Рукописная повесть начала века, хотя и лишенная прямой публицистичности, особенно явственно несла на себе печать совершавшихся в России социально — политических, бытовых и культурных перемен. В ней появляется новый «герой времени» — молодой незнатный дворянин, наделенный острым разумом, находчивостью, отвагой, способностью к наукам и трудолюбием. Эти качества способствуют его успеху. И в «Гистории о российском матросе Василии Кариотском», и в «Гистории о храбром российском кавалере Александре», и в «Гистории о некоем шляхецком сыне» (первая треть XVIII в.) достоинство героя оценивается не по знатному происхождению или богатству, а по его личным заслугам. Фольклорная, сказочная струя сочетается в поэтике всех этих повестей с «романической», подготавливающей будущий русский роман. В некоторых из них в прозаическое повествование вкраплены арии — песни любовного содержания.

Герои повестей Петровской эпохи полны горделивого сознания, что они живут в «Российской Европии». Позднее, в послепетровское время, когда пафос петровских преобразований на время предается забвению, социальный и национальный облик главного героя меняется. Вместо «российского матроса» и «российского кавалера» в центре рукописной повести оказываются «французский сын», «гишпанский дворянин», условный «Яропол — царевич», «королевич Архилабон», «португальская королевна», «английский милорд». Но и этот — более условный — герой импонирует читателю тем, что его похождения развертываются на пестрой и широкой географической и историко — культурной арене, а сама история их полна светского задора и лишена какой бы то ни было церковной окраски.

Силлабическая (иногда переходящая в силлаботонику) светская песня, также зародившаяся в XVII и продолжавшая развиваться в первые десятилетия XVIII в., подобно рукописной повести, свидетельствует об «обмирщении» сознания грамотного русского человека. Любовная тема занимает в ней главное место. Большой популярностью пользовалась и песня о полной тревог и опасностей жизни «матросов — мореходцев» («Буря море раздымает…»), ранний вариант которой встречается в рукописном песеннике 1724 г. Эта светская песенная лирика складывалась по преимуществу в средних слоях городского населения, и хотя порой ей не хватало профессионального мастерства, безыскусственной искренностью чувства она превосходила ученое версификаторство, которое культивировалось в стенах Славяно — греко — латинской академии и других православных духовных училищ.

Наряду с книжной — печатной и рукописной — литературой, первая половина XVIII в. (а в особенности Петровская эпоха) оставила заметный след в устной поэзии. Все то, что в деятельности Петра имело общенациональное значение, выражалось в героизации, а нередко и в демократизации его образа. Но в произведениях устного народного творчества отразилась и оборотная сторона преобразовательной политики — «грозна служба государева», «неволюшка служба царская», «часты дальние походы». Правда, виновником тягот, ложившихся на народные плечи, обычно в фольклоре выступает не сам Петр: они приписываются «князьям со боярами», «графам — генералам». Но прорываются в народном творчестве и оппозиционные по отношению к Петру настроения. Отчетливее всего они проявились в старообрядческой среде. Здесь господствовало представление о Петре — Антихристе, жестоком разрушителе и губителе старины. Из кругов старообрядцев, вероятно, вышла сатирическая лубочная картинка «Мыши кота хоронят» — веселая, злая и озорная пародия на похороны Петра.

Устная народная драма в своих истоках была связана со школьным театром, но в тех случаях, когда она обращалась к его сюжетному материалу, он радикально переосмыслялся. Так произошло со школьной драмой «Венец Димитрию» (1705), инсценировкой жития мученика Димитрия Солунского, послужившей возможным источником народной драмы «Царь Максимилиан». Возникшая, по — видимому, в первой трети XVIII в., драма эта бытовала в народной среде в течение двух столетий — последняя ее запись сделана в 1947 г.

В антрактах пьес, шедших в школьном театре, для развлечения публики ставились интермедии комического и бытового характера. Значительно острее и злободневнее были интермедии в народном театре, выводившие на сцену сатирические образы заносчивого шляхтича (дворянина), пьяного монаха, сластолюбивого попа, прижимистого купца, взяточника — подьячего. Трактовка этих персонажей была выдержана в традициях демократической сатиры. Грубоватые, не чуждавшиеся натуралистических и фарсовых положений, они представляют собой как бы начальный этап в развитии русской комедии. Часто лица интермедий напоминают излюбленных персонажей жарт, небольших комических новелл или анекдотов, написанных рифмованной прозой. Начиная с 40‑х годов XVIII в. рукописные сборники жарт, как и интермедии народного театра, приобрели большую популярность у русского демократического читателя.