Том 5. Литература XVIII в.

Сердце, которое больше, необъятнее целого мира, — трудно представить себе такой образ в поэзии XVIII в., настолько полон он преклонения перед человеческой индивидуальностью, перед неповторимой ценностью отдельной личности, которое связывается в нашем сознании с романтической поэзией.

Именно этой погруженностью в свою личную судьбу, утверждением ценности одной человеческой души отличается лиризм второй части «Дирсеевой Марилии». В лирах первой части поэт передавал свои чувства как бы обобщенными, поднятыми до общезначимости. Он более рассуждал о чувствах, обращаясь к собеседнику, слушателю, рассуждал часто с морализаторским оттенком. «Аркадия» стирала индивидуальность поэта. Классицизм выделял из индивидуального, непосредственного чувства нечто общезначимое, поучительное. В новых стихах жизнь души предстает разорванной, кризисной, в метании между крайними эмоциональными полюсами — отчаянием и гордым спокойствием. Отказ от стилизации, появление непосредственности самовыражения, ощущение стихийного, не сведенного к рационалистическим антитезам душевного хаоса — все это указывает на преодоление классицизма в пасторальной традиции и на движение к новому методу. Разумеется, это было еще только намечавшееся движение. И во второй части «Дирсеевой Марилии» еще много дискурсивности, апология индивидуальности часто оборачивается вполне классицистической проповедью стоицизма, разумного терпения и веры в благой закон природы. Но в лучших лирах этой части уже бьется пульс нового, привлекающего не дидактической рассудительностью, а искренностью и волнением лиризма.

Анализируя творчество Гонзаги, можно говорить о классицистических чертах его поэзии, о влиянии эстетики Аркадии и пасторальной традиции, об элементах сентиментализма и просветительского реализма, а в конце — о предромантических мотивах его лирики. Взаимопроникновение разных идейных и художественных систем вообще характерно для XVIII в., особенно его второй половины. Тем более неизбежно было это в Бразилии. Поздно начавшееся культурное развитие, отсутствие прочных национальных традиций делало интеллигенцию страны весьма восприимчивой ко всем влияниям, идущим вначале через Португалию, а потом из Франции, Англии, США. Было необходимо — и в осуществлении этого заслуга «Бразильской Аркадии» — освоение, приспособление к национальной действительности эстетических принципов, почерпнутых извне. Разумеется, в творчестве наиболее талантливых поэтов могли появляться и вне всяких иноземных влияний черты, типологически схожие с теми, что выкристаллизовывались в те же примерно годы в европейских литературах. Так, предромантические мотивы в лирике Гонзаги, очевидно, продиктованы не влияниями (никаких сведений о чтениях такого рода биографы Гонзаги не обнаружили), а лишь личным опытом поэта.

В творчестве Гонзаги, да Гамы, Дурана и других поэтов конца XVIII в. происходит и становление бразильской литературы как национальной литературы, как отражения жизни складывающейся нации и выражения ее самосознания. Чувствуя себя бразильцами, любя эту землю, болея ее болью, они были уже бразильскими писателями, хотя еще не называли себя так и не отделяли себя от литературы Португалии. В литературе прежде всего отражается жизнь новой страны, и лишь потом это осознается как свойство новой литературы. Поэзия Томаса Антонио Гонзаги и составляет первоначальный этап формирования национальной литературы. Талант же поэта, интеллектуальное и эмоциональное богатство его личности сделали этот ранний этап, эти первые самостоятельные шаги национальной литературы достойными всемирного признания.

В истории литератур народов Ближнего и Среднего Востока XVIII век не составляет особой эпохи. Как и в XVII столетии, разноязычная литература рассматриваемого региона по типу своему продолжает оставаться средневековой. Поэты и прозаики народов, населяющих азиатские и африканские владения Османской империи, Иран, Афганистан (турки, персы, арабы, афганцы, курды и др.), на протяжении почти всего XVIII в. следуют в основном старым классическим традициям. Лишь со второй половины столетия в наиболее развитых литературах региона, в первую очередь турецкой и персидской, появляются некоторые новые черты — первые предвестники литературы Нового времени.

В XVIII в. в рассматриваемом регионе продолжается процесс выделения и обособления местных культур. Начавшаяся еще в XVI в. на Ближнем и Среднем Востоке литературная дезинтеграция в XVIII в. усиливается. Так, литературное развитие оторванных друг от друга арабских провинций Османской империи уже с XVII в. идет различными путями. К концу XVIII в. мы застаем вполне сложившимися и обособившимися персидскую и турецкую литуратуры. Персидская литература, некогда оказавшая влияние на весь мусульманский мир, ныне сохраняет свое значение лишь в небольшой части Ирана, Афганистана и Средней Азии, почти полностью теряя влияние в ее тюркоязычных областях и Закавказье. Населяющие эти области тюркоязычные народы создают культуру и литературу на тюркских языках, персоязычная же литература сохраняется там лишь в среде образованной элиты, которая прибегает к ней как предмету изысканных упражнений для литературных «гурманов».

В XVIII в. турецкая литература постепенно освобождается от преобладающего персидского влияния и все более обретает национальные формы. Своими путями идет развитие литератур на языке фарси и пушту в Афганистане. Некогда во многих отношениях единая мусульманская словесность постепенно распадается, что приводит к образованию зональных национальных литератур в наиболее развитых и однородных в языковом и этническом отношениях областях региона. Этот процесс идет в разных областях с различной интенсивностью и длится почти три столетия (XVII–XIX вв), но в целом в XVIII в. картина остается еще достаточно пестрой.

Далеко на окраине мусульманского мира — в могольской Индии — продолжает существовать поэзия «индийского стиля» на фарси, влияние которой на другие литературы региона, столь значительное в XVII в., в XVIII в. постепенно ослабевает. Обособленно существует в XVIII в. курдская литература, ранее находившаяся под сильным влиянием литератур соседних народов. Известная вялость в развитии литератур Ближнего и Среднего Востока была порождением общего культурного, экономического и политического застоя, царившего в Османской империи и в Иране в XVIII в. Кризис военно — ленной системы, поражения в войнах с Россией, европейская экспансия повлекли за собой ослабление былого могущества Османской империи. Внутриполитическое положение Ирана было не менее тяжелым. Однако в культурных процессах Ирана и Турции в XVIII в. была существенная разница. Если Турция была открыта европейскому влиянию, что существенно сказалось в зарождении элементов Нового времени в ее культуре, то Иран, напротив, стараниями мелких династий начала и середины XVIII в. был огражден от каких — либо чужеземных культурных влияний, и в первую очередь от западноевропейского. Наступившая в это время в Иране феодальная реакция сопровождалась усилением религиозной нетерпимости и следованием традиционной позднесредневековой культуры.