Том 5. Литература XVIII в.

Взывая в трудное время к духам пращуров, придворные круги Суракарты не могли не вспомнить и о театре, составляющем неотъемлемую, если не самую важную часть традиционной яванской культуры. Так, мифологические пьесы ваянг пурво, до того преимущественно хранившиеся в памяти сменявших друг друга поколений кукольников, начинают записываться, а их каноническое содержание приобретает законченную и довольно сложную форму. Внимание двора к театру было так велико, что в разыгрывавшихся при дворе спектаклях принимали участие государи центральнояванских княжеств и их ближайшие родственники; они же нередко писали и новые пьесы, в которых тот или иной поворот в судьбах традиционных персонажей должен был споспешествовать соответствующим переменам в жизни отождествлявшихся с героями высоких особ. Предполагается, что в это же время устная традиция яванцев обогащается рядом новых театральных представлений, заключавших в себе обращенное к высшим слоям общества предупреждение «не угнетать простой люд». Так может быть истолкована, например, пьеса «Петрук на троне», в которой возмущение одного из божественных оруженосцев главного героя ставит в затруднительное положение весь стан его союзников (ситуация, в чем — то напоминающая «гнев Ахиллеса»).

О тесной связи между письменной традицией и театром говорит, в частности, «Деворучи» (1801), последняя, по всей вероятности, поэма Йосодипуро — отца. Сам Йосодипуро пишет, что он ставил перед собой цель заново изложить жизненные уроки, «столь картинно представленные в старой песне „Бхимасучи“». Известно, однако, что в репертуаре ваянг пурво сохранилась популярная пьеса аналогичного содержания, и можно предположить, что и устная (театральная), и письменная версии истории об откровении Бхимы (яв. Бимо) долгое время существовали параллельно и влияли друг на друга.

«Деворучи» многие десятилетия отводилась чрезвычайно важная роль в воспитании яванского дворянства. Завязка поэмы как будто отсылает нас к «Махабхарате». Действительно, Дрона был в «Махабхарате» наставником могучего Бхимы, а потом во время великого сражения пандавов и кауравов престарелый мудрец и его ученик оказались в разных лагерях. Однако в «Махабхарате» нет ни слова о том, как Дрона (яв. Дроно), заранее опасаясь за исход сражения, посылает Бимо на верную смерть с поручением найти источник живой воды, находящийся на горе Чандромуко. Именно эти поиски со всеми вытекающими из них последствиями и составляют содержание «Деворучи».

Напрасно братья уговаривают Бимо отказаться от безнадежного дела, ссылаясь на злокозненность Дроно и на смертельные опасности, ожидающие героя в пути. Послушание наставнику и сознание огромной важности предстоящего дела захватили Бимо целиком. Преодолев бесчисленные препятствия, обшарив до последнего камушка все горные склоны, Бимо убеждается, что на горе нет никакого источника. И вот он опять у ног Дроно, и тот посылает его в новый путь, но на этот раз в правильном направлении — на дно океана. Вопреки советам ближних и недобрым предзнаменованиям Бимо отправляется на берег океана и, подавив в себе тоску, сомнения и любовь к дорогим для него людям, бросается в волны прибоя. В океанском безбрежье после поединка со свирепым морским змеем Бимо встречает наконец Деворучи, крошечного, не более мизинца, человечка, который открывает ему то, к чему он по существу стремился, ибо живая вода — это квинтэссенция жизни, самая ее суть.

Бимо по настоянию Деворучи входит в его левое ухо и, потерявшись в безграничном просторе, раскрывшемся перед ним, уловив в чередовании цветов, в многоцветном пламени борьбу уводящих от истины страстей и приобщающего к беспредельности, полного правды спокойствия, уяснив себе идентичность макрокосма и микрокосма, видит собственную душу и познает Божественное начало, которое

Согласно дальнейшим пояснениям Деворучи, «поддерживающая сама себя жизнь, одушевляющая микрокосм, вечная и находящаяся превыше каких бы то ни было перемен, заключена в нас самих и не может быть разлучена с нами». Бимо в сущности своей равен Богу, и раз он осознал это, то практически он всесилен:

Поэма Йосодипуро достигает кульминации, когда речь заходит о беспредельных возможностях, заложенных внутри человека. Перед нами, как можно думать, мистическое произведение буддийского толка — недаром Деворучи и Бимо по традиции идентифицируются с Дхьяни Буддой — Ваджрочаной. Философия Йосодипуро явно может быть отнесена к тому роду мистицизма, который, по словам Н. И. Конрада, другим путем, нежели рационализм, но ведет «к освобождению человеческого сознания от власти догм, к выходу в сферу полной духовной, а значит, и творческой свободы». Нельзя, однако, не отметить, что утонченная поэзия Йосодипуро и его современников не столько «вызывала движение вперед человеческой мысли, общественной жизни; культуры, нации», сколько способствовала замыканию в себе.

Религиозная общность и общность исторических судеб способствовали и в известной мере определяли в XVIII в. характер тесных культурных связей малайцев и бугийцев. Малайский язык часто выступает на Южном Сулавеси в привычной для него роли языка — посредника, и такие произведения, как «Роман об Александре», «Сказки попугая» или история вознесения Мухаммада, были переведены на бугийский не с арабского или персидского, а с малайского языка.

В значительно более популярных собственно бугийских сборниках поучений (латоа) раскрывается идеология развитого военно — демократического общества, обладающего политическими, правовыми и этическими традициями и не склонного ими поступаться. Печать своеобразия лежит и на многочисленных историко — генеалогических произведениях, которые писались при дворах Ваджо, Соппенга, Луву и других княжеств, где роль литературного языка играл бугийский язык. Из этих произведений наиболее известны доведенные до XVIII в. так называемые «Хроники Ваджо». Деловитость и отстраненность — вот что в первую очередь привлекает в этом произведении, безымянные авторы которого скрупулезно перечисляют рождения, смерти и брачные союзы членов царствующего дома, суммарно отмечают их заслуги или конспективно описывают их деятельность. Читая о том, что Ла Сале то Тэнри во время своего царствования повелел жителям Ваджо купить тысячу ружей и научиться стрелять из них, приказал построить в Ваджо пороховые погреба, велел выбелить стены мечети и покрыть ее досками, а также пристроить к ней минарет, был первым арумматоа (звание правителя Ваджо), в честь которого стали бить в барабаны и тарелки и т. д., мы ждем исходящей от самого автора хвалы мудрому и благочестивому государю, но не находим ее. Бесполезно искать и хоть какого — нибудь данного задним числом объяснения неудачи, которая постигла правителя Ваджо, пытавшегося захватить Гоа — голландский оплот на Южном Сулавеси. «Хроники» и в этом случае ограничиваются бесстрастным сообщением: «Было сражение между голландцами и людьми Ваджо. Люди Ваджо были разбиты со всем своим подкреплением. Один Пилла и прикрывал отступление воинов Ваджо. И арумматоа покинул Гоа и отправился восвояси».