Том 5. Литература XVIII в.

Такая творческая установка, разумеется, сковывала развитие поэзии века.

Достаточно естественное в принципе обращение к японской древности нередко оборачивалось проповедью национальной исключительности японцев. Центром земли они теперь объявляют уже не Китай, а собственную страну. Школа национальной науки восстанавливала всю легендарную историю древней Японии, начало которой якобы было положено семью поколениями небесных богов и пятью поколениями земных богов, и тем самым превращала историю в миф.

Глубокой приверженностью к традициям «Манъёсю» отмечено творчество Када — но Адзумамаро (1668–1736), одного из основателей школы национальной науки. Считая, что японскому поэту необходимо избрать свой путь, а не идти по следам «китайских диковинных птиц, которых в Японии нет», т. е. конфуцианской мудрости, Када — но Адзумамаро стремится воскресить сокровенную суть японского национального характера, воплощенную в «Манъёсю». Поэт считает, что суть японца раскрывается в понятиях «мужество», «воинственность». И хотя сборник стихов Када — но Адзумамаро по аналогии с «Манъёсю» («Мириады листьев») назван «Собрание весенних листьев» (1795), а весна в Японии, как и во многих других странах, символизирует любовь, в этой книге нет места любовной лирике, так как высокое человеческое чувство связано, по мнению автора, не с любовью к женщине, а с мужеством сурового воина.

Отношение Камо Мабути (1696–1769) к наследию «Манъёсю» также страдает односторонностью. Он стремится полностью восстановить дух этой классической антологии, но опять — таки считает, что он воплощен не в любви, а в воинственной простоте. Камо Мабути подражал и языку, и стилю «Манъёсю». Такое формальное следование за классикой, естественно, сковывало развитие поэтической индивидуальности. «Сборник стихов Камо Мабути», изданный в 1791 г., не выходит за рамки старой поэтической традиции. Современная писателю жизнь почти не вторгается в поэзию. Заслуга поэта состояла скорее в его глубоком исследовании национальной классики, представленном прежде всего в труде «Размышления о „Манъёсю“» (1768).

Возвеличение воинственного начала в японской литературе прошлого вызвало протест даже среди самих приверженцев школы национальной науки. Так, Када — но Аримаро (1706–1751) в «Восьми трактатах о национальной песне» (1742) выступил не только против официальных конфуцианских воззрений на литературу как на средство поощрения добра и наказания зла, но и против тех своих соратников, которые подчиняли изучение древней поэзии националистическим целям. Он отстаивал право поэтов писать стихи о любви.

Большой интерес представляют эстетические трактаты Мотоори Норинага (1730–1801), крупнейшего представителя национальной школы, в которых автор не только раскрывает самобытность древней японской культуры, но и обосновывает свое толкование моно — но аварэ (скрытое очарование вещей) — эстетической категории, служащей основой для понимания прекрасного в японской поэтике.

Подлинная поэзия, по мнению Норинага, отражает глубину человеческих чувств, поэтому на первое место он выдвигает классику хэйанской эпохи (IX–XII вв.), особенно роман «Гэндзи моногатари», возвеличивающую красоту женственности, а не грубую мужскую силу.

В книге «Жемчужина „Гэндзи моногатари“» (1799) Норинага утверждает, что моно — но аварэ является сущностью прозы. Необходимо пояснить, что слово «аварэ» этимологически связано с междометием, выражающим восторг. Восхищение естественным проявлением «вещей» («моно»), по мысли Норинага, и есть суть этой категории традиционной японской эстетики.

Вопреки тысячелетней традиции Мотоори Норинага утверждает в качестве главной художественной ценности сферу человеческих чувств и переживаний и стремится освободить литературу от нормативов конфуцианской этики, видевшей в поэзии лишь средство поучения. Развивая идею Када — но Аримаро, ратовавшего в «Восьми трактатах о национальной песне» за отделение поэзии от господствующей религии и политики, Норинага утверждает, что искусство должно жить своими законами. Например, в работе «Суть творчества Мурасаки Сикибу» (1763), посвященной автору «Гэндзи моногатари», Норинага пишет: «Бывает так: что дурно в обычных [т. е. конфуцианских] книгах, напротив, хорошо в поэзии и прозе. Бывает и наоборот… Всякие представления о хорошем и дурном изменяются в зависимости от взглядов художника, времени и места […] Для конфуцианства и буддизма дурно, когда человек следует велению собственного сердца, а хорошо, когда он подавляет его […] Такое понятие о добре и зле неприемлемо для литературы, в которой хорошо то, что соответствует человеческой натуре, и, наоборот, дурно то, что противоречит ей. Печалиться, когда у людей горе, веселиться, когда у них радость, — это и означает жить согласно натуре и принципу «скрытого очарования вещей». Человек, подавляющий свое чувство и не знающий «скрытого очарования вещей», равнодушен к людским горестям и печалям. Это дурной человек… Литература повествует о «скрытом очаровании вещей», дабы довести до читателя его суть».

Явно подхватывая идеи китайских философов XVI в. Ван Ян — мина, Ли Чжи и Хэ Синь — иня, первый из которых был особенно популярен в Японии, Мотоори Норинага говорит о полноценности человека, имеющего «настоящее сердце», а такое сердце «имеют все люди». Он противопоставляет господствующей науке, изучающей природу человеческих отношений в духе конфуцианства, ценность человеческого чувства, раскрывающегося в естественности его величия. «Вглядываясь в человеческую душу изнутри, — пишет он, — мы обнаруживаем, что все люди бывают беспомощны, как дети. Книги чужой страны (т. е. конфуцианские) не обращают на это внимания и описывают лишь внешнюю видимость мудрствования. Наша литература повествует о правде человеческой души, как есть в жизни, поэтому некоторым она кажется неискусной».

В книге «Бамбуковая корзина» («Тамакацума», 1794) Норинага яростно нападает на конфуцианский ригоризм и ханжество, считая их противоречащими природе человека. Сфера проявления «скрытого очарования вещей» не ограничивается для него областью дивной природы, обладающей самостоятельной ценностью, напротив, человеку с его земными радостями отводится главное место. «Желание поесть вкусно, иметь шелковые платья, хорошее жилье, драгоценности, быть уважаемыми, жить долго — это естественные человеческие стремления, — говорит Норинага. — Однако принято считать, что все это дурно… и многие делают вид, будто они ничего не желают. Но это давно надоевшая ложь. Когда «мудрецы» созерцают луну и цветы, их лица преображаются от очарования, но, когда они, встречая красавицу, проходят мимо, будто бы не замечая ее, разве это искренно!.. Восхищаться красотой природы и не замечать прелести женщины — так не бывает с человеческой душой. Это глубокая фальшь!»