Том 5. Литература XVIII в.

В трагедии Лилло явственно различимы отголоски пуританской назидательной притчи. Своих преступников он судит двойным судом — земным и небесным. На заднем плане сцены в финале пьесы виднелись виселицы, возвещавшие казнь Милвуд и Барнвелла. Но им уготовано, по мысли драматурга, и иное, страшнейшее — загробное возмездие. Барнвелл, идущий на казнь в сокрушении и раскаянии, сопровождаемый молитвами Марии, еще может надеяться на благость провидения. Милвуд умирает нераскаявшаяся, во власти своих греховных, хищных страстей, и ее ждет вечная кара.

В исторической перспективе двух с лишним столетий, отделяющих нас от постановки «Лондонского купца», буржуазная ограниченность этого произведения совершенно очевидна. Но современники — в том числе и передовые деятели европейского Просвещения — ощутили и оценили прежде всего новаторство Лилло: его демократизм, обращение к повседневной третьесословной жизни, простоту и общедоступность языка и сюжета, естественность, с какою «мораль» вытекала из сценических положений. Опыт Лилло привлек к себе сочувственное внимание Дидро и Лессинга. Филдинг (который придерживался сам иного, сатирико — реалистического направления в драматургии) горячо поддерживал Лилло. После смерти автора «Лондонского купца» Филдинг почтил его память в своем журнале «Боец» (26 февраля 1740 г.) такими словами: «Он в совершенстве знал человеческую природу… Он обладал духом древнего римлянина в сочетании с невинностью первобытного христианина… Короче говоря, это был один из наилучших людей, и все, кто лучше знал его, будут более всего скорбеть о его кончине».

В XIX в. Лилло был предан забвению (после того, как Теккерей осмеял его в своей остроумной пародии). Современное английское литературоведение и театроведение отводит ему, однако, немаловажное место в истории европейской драматургии, Лилло даже называют предшественником Ибсена, имея в виду резкое изображение в «Лондонском купце» всепоглощающих, эгоцентричных, индивидуалистических страстей.

Трагедия Э. Мура «Игрок», поставленная в 1753 г., была также подчеркнуто третьесословная по своей проблематике. В программном предисловии к изданию 1756 г. Мур, отвечая своим критикам, возводил в принцип многие особенности пьесы, отличавшие ее от классицистической трагедии. Важное место в этой полемике занимал уже вопрос о языке: трагедия была написана прозой (Лилло еще чередовал прозу со стихами). Мур доказывал, что его пьеса изображает жизнь, всем знакомую, и порок — страсть к азартной игре, — настолько распространенный, что было бы неестественно, если бы она была написана стихами. Смешно представить себе шулеров, обменивающихся стихотворными репликами! Впрочем, оговаривался Мур, его проза возвышается над обыденной речью и «весьма мало разнится со стихом»: в наиболее патетических сценах ему даже трудно было удержаться от ритмической прозы.

Считая главным достоинством своей трагедии ее «естественность», Мур вместе с тем не избегал преувеличений в выражении чувств и гордился тем, что в некоторых сценах «Игрока» «ужасы достигают необычайной силы».

Герой пьесы Беверлей добр и благороден, но настолько захвачен своей безумной страстью к игре, что теряет способность разумно мыслить и чувствовать. Он пренебрегает обязанностями мужа, отца, брата и друга и, ослепленный льстивыми советами своего мнимого доброжелателя, злодея Стьюкли, становится его послушной жертвой. Заключенный в долговую тюрьму, Беверлей в отчаянии принимает яд и умирает в страшных мучениях медленной смертью на глазах родных, слишком поздно узнав о разоблачении Стьюкли и о наследстве, которое позволило бы ему вернуться к прежней мирной жизни в кругу семьи. В роли Беверлея с успехом выступали такие видные английские актеры, как Гаррик и Кембл. Изображение постепенно убыстряющегося, неотвратимого распада характера Беверлея под влиянием всепоглощающей пагубной страсти было художественно новым и психологически значительным мотивом трагедии Мура. В ярости и отчаянии Беверлея, в бессвязных речах, возвещавших овладевающее им безумие, уже заметны предвестники сентиментализма. «Тысяча дьяволов вселились в мою грудь, и все искушали меня — иначе я бы воспротивился соблазну! — восклицал Беверлей. — Я сам не знаю, что я говорю. Ярость и отчаяние переполнили мое сердце и влекут меня к безумию».

В пьесе противостоят друг другу две концепции «естественного состояния». Злодей у Мура, коварный искуситель и враг Беверлея — Стьюкли, — «человек мандевилевского типа» (как заметил один из литературоведов). С его точки зрения, Природа «знает лишь два закона: силу и хитрость». «Глупцы — естественная добыча мошенников: таков был замысел природы, когда она создала ягнят для волков». Сам Стьюкли мнит себя одним из «волков» и гордится этим. В своем дальнейшем развитии этот образ предстанет в драматургии штюрмеров в виде Франца Моора Шиллера («Разбойники»), а у романтика Вордсворта — в виде злодея Освальда, злого гения благородного атамана Мармадьюка в трагедии «Пограничники».

На другом полюсе пьесы — иная, сентиментально — идиллическая концепция «естественного состояния», представленная женой Беверлея. Она мечтает о счастье в бедности, о невинных радостях простого поселянина, чей труд делает для него «хлеб его слаще, дом — счастливей, семью — дороже». Эта идиллическая концепция выглядит, однако, утопической. Махинации Стьюкли в пьесе кончаются крахом, но просветительский оптимизм в трагедии Мура обнаруживает заметную трещину.

Драматургия Лилло и Мура была гораздо более популярна в свое время за пределами Англии, чем дома, на родине драматургов. Задачи борьбы с классицизмом на сцене не имели в Англии той актуальности, какой они обладали в странах, еще готовившихся к антифеодальным революциям. А изображение повседневной жизни людей различных общественных состояний осуществлялось с гораздо большей полнотой и художественной выразительностью английским просветительским романом — ведущим жанром тогдашней английской литературы. Зато за рубежом «Игрок», в частности, вызвал живейший интерес. Пьеса была переведена на немецкий, французский, испанский, итальянский и другие языки; один из французских переводов принадлежал самому Дидро; с успехом шла она и на североамериканской сцене. Имя героя стало нарицательным. Впрочем, Пушкин употреблял его уже с ироническим оттенком: «Поэт — игрок, о, Беверлей — Гораций…».

Во второй половине XVIII в. в английской литературе происходят заметные сдвиги, видоизменяются сложившиеся ранее и появляются новые направления. И хотя литература Просвещения на протяжении большей части этого периода сохраняет свое влияние и авторитет, в ней самой углубляются внутренние противоречия. Характерным симптомом растущих сомнений в непогрешимости просветительского разума является бурное развитие сентиментализма и в поэзии, и в романе.