Том 5. Литература XVIII в.

Пессимистическая концепция мира усматривает в человеке «жалкую игрушку событий», существо, замкнутое в «хаос предрассудков и пороков, сумасбродства и несчастий». Дорваля в «Побочном сыне» приводит в ужас всюду им обнаруживаемое «безумие и нищета». А вот Констанс полагает, что зло в ходе истории уступает место добру. «Темные времена» Средневековья, когда «ярость и заблуждения поливали землю кровью», сменяются новой эпохой, «очищенной разумом». Однако окончательной победы добра еще следует добиваться: добро — результат деятельности «людей с сильной душой». Эти люди свободны от предрассудков и способны реализовать «честные, полезные и великие замыслы». Исходя из этих высоких — просветительских по своей сути — представлений, Сент — Альбан бросает своему отцу обвинение в том, что он тиран. В отличие от своего дяди и своего отца, Сент — Альбан ни во что не ставит происхождение и принадлежность к «верхам» общества. Он ценит людей не за их богатство и знатность, а за их личные достоинства и добродетели.

При всем том конфликты в обеих драмах Дидро, в том числе и конфликт Сент — Альбана с отцом, не носят антагонистического характера, лишены подлинной социальной остроты. По сути своей мещанская драма Дидро бесконфликтна. Неустроенности окружающего мира она противопоставляет иллюзию патриархальных добродетелей, якобы присущих буржуазной семье.

Отсутствие большого социально значимого конфликта существенно снижает значение драматургии Дидро. Сама идея создания серьезного жанра, его теоретическое обоснование оказали гораздо большее влияние на судьбы драматургии и театра XVIII в., чем собственно драматические произведения Дидро.

Сценического успеха в жанре мещанской драмы добился не Дидро, а Мишель — Жан Седен (1709–1797), автор пьесы «Философ, сам того не зная» (1765). Как и у Дидро, в центре ее — буржуа, торговец Вандерк. Но Седен изображает острый социальный конфликт — сын Вандерка отстаивает честь и достоинство своего сословия в столкновении с дворянством. В заглавии подчеркнута важная мысль: герой не замкнут в сфере семейных добродетелей, он осмысляет свое место в обществе как представитель третьего сословия. Дидро с восторгом принял драму Седена как талантливое воплощение своей драматургической теории.

Неизмеримо более значительным был вклад Дидро в историю европейского романа. Но судьба главных книг Дидро — прозаика была непростой — ни одна из них (кроме первого романа) не публиковалась при жизни автора. Лишь в конце XVIII и начале XIX в. они стали достоянием читателей, и лишь тогда в полной мере были оценены новаторство и выдающееся мастерство писателя. В первом романе, «Нескромные сокровища» (1748), Дидро во многом традиционен: галантно — гривуазный сюжет связывает его с традицией рококо, в частности, романа Кребийона — сына, который, однако, тут же и пародируется, а восточные одежды и имена заставляют вспомнить о «Персидских письмах» Монтескье. Изданный анонимно в Голландии роман привлек внимание властей не только изображением придворных нравов, лицемерия и фальши, царящих в светском обществе, но и весьма прозрачными намеками на реальных персонажей правящей верхушки, начиная с Людовика XV, носящего в романе имя султана Мангогула. В легкой, непринужденной форме в романе высказаны суждения, предвосхищающие многие идеи, позднее изложенные Дидро в строго теоретической форме. Роман был сожжен рукой палача.

Новаторским для французской и европейской прозы XVIII в. стал роман «Монахиня» (1760, опубл. 1796). Продолжая и углубляя проблематику философских повестей Вольтера, роман Дидро в жанровом отношении совершенно отличен от всех предшествовавших произведений просветительской прозы. Дидро не прибегает ни к восточному маскараду, ни к условно — фантастическим ситуациям. Вместе с тем изображение быта не становится самоцелью для автора, и в отличие от своих мещанских драм он не делает семью центром изображения.

В романе развертывается трагическая история Сюзанны Симонен, насильно отданной в монастырь. Разоблачение института монашества перерастает в осуждение всякого насилия над естественными правами человека. В противовес религиозному пониманию долга Дидро утверждает гражданские обязанности человека.

В уста адвоката Манури (представляющего Сюзанну на судебном процессе об освобождении ее от обета) автор вкладывает знаменательные слова: «Дать обет бедности — значит обязаться клятвой быть лентяем и вором; дать обет целомудрия — значит обещать богу постоянное нарушение самого мудрого и самого могущественного из его законов; дать обет повиновения — значит отказаться от неотчуждаемого права человека — свободы».

Сюзанна в разное время находится под началом трех настоятельниц, и противоестественность монашества наглядно подтверждается поведением каждой из них, будь это фанатизм или доходящая до садизма жестокость или патологическое влечение к молодым монахиням, которое, будучи подавлено, завершается самообвинением и безумием.

Программны слова Дидро: «Человек создан для общества». Автор убежден, что жестока и опасна всякая изоляция человека от человека: «Поместите человека в дремучий лес, он превратится в дикого зверя». Но монастырь, утверждает писатель — просветитель, хуже дремучего леса, ибо с ним связано представление о рабстве.

Свою героиню автор наделяет аналитическим умом, душевной стойкостью, цельностью характера. Монастырского уклада она органически не принимает. Когда Манури спросил, нет ли у нее тайной причины к тому, чтобы так рваться из монастыря (он предполагал, вероятно, сердечную привязанность), Сюзанна твердо ответила: «Нет, сударь. Я ненавижу затворничество… и чувствую, что буду ненавидеть всегда. Я не смогу стать рабой всего того вздора, который заполняет день монастырской затворницы…». И она бунтует против тирании устава, деспотий настоятельниц, против всех форм унижения человеческого достоинства.

Изображая жизнь Сюзанны в монастыре, ее страдания и ее борьбу, Дидро по ходу действия дает почувствовать, что происходит за монастырской стеной. Манури проигрывает процесс. Сюзанна пытается мысленно представить себе, что за люди эти судьи, которые решали ее судьбу. Но она ясно понимает: «…если позволить дверям этих тюрем распахнуться перед одной несчастной, целая толпа других ринется к ним и попытается прорваться силой».

Для концепции всего романа весьма значимы страницы, посвященные семье Сюзанны. Сюзанна — внебрачная дочь, поэтому отец и сестра не желают выделять ей приданое, отвергают ее права на наследство. Принудительное монашество обусловлено корыстными причинами. Скупые строки об отношениях Сюзанны с семьей звучат как прямая полемика с концепцией мещанских драм самого Дидро. «Отец семейства» Сюзанны меньше всего озабочен торжеством добродетели, а «побочная дочь» бесчеловечно отторгнута не только от семьи, но и от общества. Дидро предвосхищает здесь реализм XIX в., обнажая материальные основы человеческих поступков. Драматический рассказ о том, как дочери стаскивали умирающую мать с постели, чтобы проверить, не прячет ли она деньги под матрацем, — прямой аналог будущих бальзаковских «сцен частной жизни».