Том 4. Литература XVII в.

Вернемся, однако, к ученой поэзии того времени.

Прежде всего бросается в глаза самое общее ее свойство — измельчание содержания. Большие философские темы лирики Камоэнса, возвышенная и сложная трансформация любовного переживания в сонетах Са де Миранды, острая социальность его эклог уже не находят себе подобий в поэзии XVII в. Лишь несколько, буквально несколько, стихотворений приближается к ренессансной поэзии с ее философичностью и эмоциональном накалом. В целом любовная и религиозная лирика того времени удручающе незначительна и примитивна по мысли. Огромное количество стихов, включенных в «Возрожденный Феникс» или «Почту Аполлона», выполняют описательную задачу, иногда довольно хитроумную (например, описание коня с помощью только музыкальной терминологии). Стихи напоминают экзерсис с грамматическими и стилистическими формами. Такого рода упражнениям не мешает порой даже религиозный пиэтет. Так, стихотворение Виоланты ду Сеу «Святому Педро, веронскому мученику» преследует лишь одну цель — скомпоновать все строфы из трех одинаковых ритмических и грамматических членов. Описательные стихи отличаются пышностью образов и яркостью красок (розы — это солнечные бабочки, а бабочки — поцелуи гвоздик; попугай — букет из перьев и т. п.), пристрастием к фантастической символике (всевозможным фениксам, восстающим из пепла, василискам, убивающим взглядом, саламандрам, не горящим на огне, аспидам и т. п.).

Хотя утрата былого величия португальской поэзией XVII в. очевидна, нельзя тем не менее рассматривать эту поэзию только как дегенерацию, болезнь (именно так расценивают ее большинство португальских исследователей). В словесных экспериментах португальских поэтов барокко формировалось новое качество поэтического образа, которое обогатило впоследствии арсенал мировой поэзии.

Поэты — культеранисты (или культисты) разрабатывали различные способы ретардации (вернее, как мы сегодня это называем, отчуждения) поэтической мысли, самой по себе весьма ясной и простой. Это и метафоры, и многочисленные стилистические фигуры: гипербаты, катахрезы, анаколуфы, перифразы и т. д. Все эти средства хорошо известны по стихам Гонгоры. Поэты — консептисты экспериментировали с движением самой поэтической мысли. Консепт — это образ, построенный на неожиданном соединении далеких понятий, на совмещении противоположностей. По выражению Грасиана, консепт так же услаждает наш разум, как красота — глаз, ибо позволяет мгновенно открывать связи между вещами. Консепт может быть построен на сближении реальных предметов с абстракциями, с географическими или историческими понятиями, наконец, просто на игре слов. Часто консепт состоит в неожиданном выводе, как бы выворачивающем наизнанку привычное представление. Таковы концовки стихов Виоланты ду Сеу: «…мы можем причинить такое зло, что заставляем сочувствовать саму смерть». Или: «Она (любовь. — И. Т.) убивает меня, еще не наступив. Только лишь воображая и предчувствуя ее, я обрываю нить жизни. Но что же мне делать потом, когда она вправду придет: то ли вернуться к жизни, чтобы любить, то ли любить даже после смерти».

Вместилищем консепта часто становится синтаксическая конструкция строфы. Консептисты на все лады экспериментируют с ритмическими и синтаксическими параллелизмами и антитезами. Во множестве употребляют они анафору, изоколон, симплоку, добиваясь подчас искомой выразительности (Виоланта ду Сеу: «Так что нам кажется песней самый плач, так что нам кажется плачем сама песнь»). В наше время экспрессия словесной антитезы или синтаксического параллелизма хорошо известна мировой поэзии, но в открытии возможностей такой экспрессии важную роль сыграла поэзия XVII в.

Среди поэтов — консептистов, в большинстве своем лишенных индивидуальных черт, выделяется монахиня Виоланта ду Сеу. Ее стихи издавались отдельными авторскими сборниками, что было редкостью в Португалии XVII в. («Разные рифмы», 1646; «Лузитанский Парнас», 1733). Образность ее поэзии отличается интеллектуальной четкостью и точностью, а любовная лирика, вдохновленная страстью к некоему юноше, зашифрованному именем Сильвано, отмечена искренностью и волнением, пробивающимися сквозь консептистские построения. Бесспорным талантом была одарена и другая поэтесса того времени, тоже монахиня, Мария ду Сеу. В ее стихах выступает на первый план неприкрытая чувственность (столь понятная, если учесть драматизм судьбы девушки, обреченной на монашество) и озабоченность сознанием греховности и страхом перед Страшным судом.

Одной из самых ярких и характерных для эпохи фигур был дон Франсишко Мануэль де Мело (1608–1696). Знатный аристократ (родственник Браганцских герцогов), он прожил бурную и деятельную жизнь. Придворный, воин и дипломат, он выполнял важные поручения королей, побывал во всех европейских странах, участвовал в нескольких войнах, перенес опалу, тюрьму, ссылку в Бразилию. Де Мело был человеком широкой культуры, гордился тем, что «сколько живет, столько пишет». Служа при лиссабонском дворе, он посещал заседания Академии Щедрых. Военные кампании во Фландрии и Бразилии он описал в хрониках, так называемых «эпанафорах». Де Мело оставил несколько исторических трудов, серию трактатов на моральные темы (из которых один, «Письмо в наставление женатым», пользовался исключительной популярностью и выдержал четырнадцать изданий, вплоть до XX в.) и эстетический трактат «Литературный приют». Из тысячи своих писем он сам отобрал пятьсот для издания. Большая часть его стихов (а он издал при жизни несколько сборников, объединенных в 1665 г. в том «Поэтические произведения») написана по — испански, но и в сборнике «Вторая тройка муз», вышедшем на португальском языке, содержится несколько сонетов, подымающихся над общим уровнем поэзии того времени.

Подобно тому как сам де Мело являл собой тип авантюриста и остроумца, аристократа по крови и воспитанию, творчество его представляет португальскую аристократическую культуру, двуязычную, несколько поверхностную, расположенную к быстрому восприятию иноземных влияний, в идейном отношении консервативную, но сохраняющую от ушедшей эпохи национального величия патриотическую гордость. В «Литературном приюте» де Мело пытался изложить историю португальской литературы, затем он проектировал, хотя и не успел осуществить, издание антологии португальской поэзии всех времен. В стихах дона Франсишко проявилось влияние всех крупных поэтов эпохи, равно португальских и испанских. В юности он подражал Гонгоре (отвечая на упреки в трудности и неясности своей поэмы «Пантеон», он сказал: «Я сочинял книгу много часов не для того, чтобы ее прочитали за час»). Апология стиля Гонгоры содержится и в «Литературном приюте». В сборниках зрелых лет соседствуют стихи, воссоздающие непосредственность Лопе де Вега, напевность Ф. Родригеша Лобо, сложность Кеведо. В старости де Мело все чаще возвращается к традиции Камоэнса и Са де Миранды, используя ее для раскрытия темы эфемерности и быстротечности жизни («Тот, кто сказал: «Ты — прах», сказал мне правду…» — сонет «Прах есмь»). Тема эта была свойственна и испанскому и португальскому барокко.