Владимир Мещеряков - Сталин и заговорщики сорок первого года. Поиск истины

«Точную дату случившегося в Куйбышеве назвать мне никто не смог. Всё-таки столько лет прошло! Но то, что это действительно было, утверждают два известных в Москве человека. Первый, от кого я это услышал, — Герой Советского Союза лётчик Степан Анастасович Микоян. Именно он посоветовал мне разыскать артистку Большого театра Валентину Филипповну Петрову, которая, по его словам, об этой истории расскажет точнее и больше — ибо она находилась, что называется, рядом с местом событий… Однако начну с рассказа, который я получил из рук самого Степана Микояна.

„В Куйбышеве я ходил на процедуры в поликлинику, где познакомился с двумя старшими лейтенантами, тоже проходившими амбулаторное лечение после ранения: Рубеном Ибаррури, сыном вождя испанской компартии знаменитой Долорес, и Леонидом Хрущёвым…“»

Вот так живешь, живешь в Москве и не знаешь, что у приятеля отца — Хрущева, есть взрослый сын Леонид. Спасибо войне, что свела и познакомила в Куйбышеве, а то бы никогда в жизни и не встретились бы. Описываемые события, скорее всего, произошли до августа 1942 года, так как Рубен Ибаррури, погиб 3 сентября под Сталинградом. Испанский юноша отдал свою жизнь за нашу Родину, а наш герой из Кремлевской элиты что-то не поспешил за ним на фронт, чтобы продолжить дружбу в боевых условиях, пока в дело не вмешался отец.

«Леонид Хрущёв был хороший, добрый товарищ. Мы с ним провели, встречаясь почти ежедневно, около трёх месяцев. К сожалению, он любил выпить. В Куйбышеве, в гостинице, жил в это время командированный на какое-то предприятие его товарищ, имевший „блат“ на ликёро-водочном заводе. Они покупали там напитки в расчёте на неделю и частенько распивали их в гостиничном номере. Я, хотя почти не пил, часто бывал там. Бывали там и другие гости, в том числе и девушки. Леонид, даже изрядно выпив, никогда не буянил, он становился ещё более добродушным и скоро засыпал.

Мы познакомились и подружились тогда с двумя молодыми танцовщицами из Большого театра, который был там в эвакуации, — с Валей Петровой и Лизой Остроградской…

Когда меня уже в Куйбышеве не было, там произошла трагедия, о которой я узнал от одного приятеля Леонида, приехавшего в Москву, а потом рассказ подтвердила и Валя Петрова…»

Что же это за «товарищ» Микояна, который приехал в Москву из Куйбышева? Не тот ли, у которого был «блат» на ликеро-водочном заводе? Потом, очень трудно понять, что именно подтвердила Валя Петрова, потому что ее рассказ смахивает, вроде, как бы на другую историю? Получается, прямо таки еще один «Каменный мост», правда с одним трупом. Но закончим читать версию Степана Микояна плюс то, что поведал ему приятель из Куйбышева.

«По его рассказу, однажды в компании оказался какой-то моряк с фронта. Когда все были сильно „под градусом“, в разговоре кто-то сказал, что Леонид — очень меткий стрелок. На спор моряк предложил Леониду сбить выстрелом из пистолета бутылку с его головы. Леонид долго отказывался, но потом всё-таки выстрелил и отбил у бутылки горлышко. Моряк счёл это недостаточным, сказал, что надо попасть в саму бутылку. Леонид снова выстрелил и попал моряку в голову. Его осудили на восемь лет с отбытием на фронте (это тогда практиковалось в отношении осуждённых лётчиков). Он не долечив ногу, уехал на фронт, добившись переучивания на истребитель Як-7Б. Когда он был проездом в Москве, мы с ним встретились, но об этой истории я ещё не знал, а он мне ничего не сказал».

Не находите, что получается, какой-то осовремененный пересказ сюжетов повестей из русской классической литературы со стрельбой по мишеням из живых людей? Почему могла взбрести в голову, пусть и хмельного моряка, мысль, что горлышко от бутылки, не есть сама бутылка? Тем более что попасть в горлышко, значительно труднее, чем в саму бутылку. Занятнее выглядело бы, если Леня первый раз попал бы в пробку, которой была бы заткнута бутылка. Это было бы все же более весомой причиной для «моряка», при повторной стрельбе. А так, все это как-то затеняет событие и невольно обеляет Леонида Хрущева. По рассказу выходит, что «моряк» сам настоял на повторном выстреле? Какие могут быть в таком случае претензии к нашему «герою»? Также не ясны обстоятельства, в силу чего, «моряк» оказался на фронте, а не на море? И что побудило его добровольно согласиться исполнять роль сына Вильгельма Телля? Но, в данной истории получается, что Степан Микоян распивал-распивал с Леонидом Хрущевым «блатное» спиртное, а как дошло дело до стрельбы — вдруг, оказался в столице нашей Родины Москве и говорит, что Валя Петрова, дескать, лучше его эту историю знает. А сам Леонид Хрущев, наверное, как набрал в рот хмельного в Куйбышеве, так с полным ртом и ходил, в дальнейшем, по Москве? Иначе, почему не поделился с собутыльником своим горем? Пришлось Степану «пытать» постороннего человека, чтоб узнать о Куйбышевских «новостях». У Николая Добрюхи тоже возникли сомнения по данной истории, но, несколько по другому поводу.

«Забегая вперёд, скажу, что мои знакомые из прокурорской среды слова о „восьми годах с отбытием на фронте“ сочли крайне сомнительными — дескать, в военную пору за подобный дебош с кровавым исходом виновному точно присудили бы „вышку“. И смягчение приговора вряд ли могло произойти без вмешательства первых лиц государства. Собственно, это подтверждают и другие свидетели…»

Теперь та же история, но в изложении другого лица. Почему-то эта история рассказанная Валей Петровой, не убеждает меня в своей правдивости. Понятное дело, что столько лет прошло после войны? Потом на память налегли отпечатки послевоенных политических событий, что тоже, согласитесь, деформирует сознание, не так ли?

Николай Добрюха продолжает.

«Выйти на Валентину Петрову получилось не сразу. Удача пришла лишь через 7 лет (!) после того, как был записан приведённый выше рассказ С. Микояна. Выяснилось, что Валентина Филипповна не только здравствует, но и готова рассказать всё, что знает. А знает она немало, так как была женой старшего сына кандидата в члены Политбюро сталинских лет А. Щербакова (москвичи, скорее всего, помнят, что его именем называлась станция метро „Щербаковская“). Вот почти дословная запись её воспоминаний.

„…Шла Великая Отечественная война. И я, тогда 20-летняя танцовщица, с театром эвакуировалась в Куйбышев. Теперь это город Самара. В конце 41-го или в начале 42-го познакомилась со Стёпой Микояном и Лёней Хрущёвым, которые находились там в то время. Несмотря на страшную войну, с октября 41-го года театр продолжал напряжённо работать в Куйбышеве. Утром были репетиции, вечером — спектакли. Но были и свободные дни, в которые мы и встречались… Всё началось с того, что меня на сцене увидел Стёпа Микоян. И, наверное, я ему понравилась, потому что он захотел познакомиться. Он часто ходил на наши спектакли и увидел, как я танцую джигу в балете „Дон Кихот“. Стёпа знал Ольгу Васильевну Лепешинскую и попросил её познакомить его со мной. Но это у неё никак не получалось. И тогда, когда однажды я шла в столовую по улице Некрасова, вдруг рядом со мной остановилась машина, из неё выскочил человек, схватил меня в охапку и… втолкнул в машину…“»