Георгий Тиунов - Комсомолец Иван Раксин

Иван попробовал сослаться на занятость и работу, но Механошин стоял на своем:

— Тебе в комсомол надо вступать, там мигом встряхнут и к делу приставят, — закончил Семен Осипович.

Мысли о комсомоле давно волновали Раксина. Много раз со своими друзьями Шилоносовым, Караваевым, Никулиным заходил он на репетиции и диспуты, бывал и на комсомольских вечерах отдыха, читал стенные газеты, выпущенные комсомольцами, и замечал, каким уважением пользуются парни и девушки — члены РКСМ, которых называли в селе не иначе, как молодыми коммунистами.

Напоминание о комсомоле оживило Раксина. Он подвинулся к дяде Семену и твердо сказал:

— Подойдут года — не задержусь, вступлю в ячейку. Вот увидите, вступлю.

Это время пришло весной 1925 года.

Гигантской подковой выгнулся старый парк на берегу пруда. Столетние липы и березы хранили на стволах метки, сделанные еще барчуками, а в ветреные дни длинные ветви угрюмо махали над крышей бывшего господского особняка, в котором хозяйничала теперь комсомолия.

Иван, потоптавшись возле клубного крыльца, медленно зашагал по тропе. Тонкая корочка льда хрустела под ногами. Незаметно он обошел парк и возвратился к скамейке, что стояла у клуба.

Друзья не показывались.

«Неужели ушли в райком без меня? Может, я опоздал?» — подумал он и с тревогой прислушался. В тишине лишь отчетливо журчали первые бойкие ручейки.

Неожиданно из темноты вынырнул Яша Караваев.

— Иван! Ох, ты и ругаешься, наверно? Но, честное слово, мы шли сюда, а Костя нас поймал на полпути и затащил в райком.

По тому, как взволнованно и радостно оправдывался друг, Иван догадался, что Яша и Павел опередили его.

— Значит, вас приняли? Обоих приняли?! — воскликнул Иван и хлопнул друга по плечу.

— Приняли, конечно. И ничего страшного совсем не спрашивали. Пойдем быстрее, там дожидаются тебя. Пойдем! — Яша потащил его за рукав.

В коридоре райкомовского дома Иван пригладил волосы, застегнул пуговицы полупальто и, немного отдышавшись, перешагнул порог кабинета секретаря райкома комсомола Кости Брысова. Кабинет служил местом сборов и занятий, приемной и спальней секретаря.

Невысокий, сухощавый, с задорным детским хохолком на большой голове, Костя сутками мотался по деревням, организуя новые ячейки, молодежные дозоры, агитируя, поучая и помогая молодым членам Союза. Он знал бесконечное множество прибауток и поговорок, нравился старикам за умение выслушивать их длинные разговоры и дельно отвечать, а главное — не хвалиться попусту.

Заседание бюро Брысов обычно проводил ночами, чтобы освободиться к утру и с первыми петухами мчаться куда-нибудь на дальний хутор.

Костя не мог спокойно сидеть и в кабинете. Он беспрерывно расхаживал и если заговаривал с человеком, то обязательно присаживался рядом и впивался глазами, казалось, в самую душу.

Увидев Раксина, Брысов поднялся из-за стола и подал руку:

— Проходи, Иван, проходи!

Раксин, смущенный и растерянный, сделав полшага, остановился.

— Вот, принес заявление, — неожиданно пробасил он, вытаскивая из кармана вчетверо сложенный листок.

Костя пробежал глазами по коряво нацарапанным строчкам и прочитал вслух:

Прошу принять меня в комсомол. Хочу быть юным коммунистом. Раксин.

Каждый из присутствующих знал его жизнь, как свою, но для порядка Раксина попросили рассказать автобиографию.

Раксин еще раз поправил волосы, облизал кончиком языка высохшие губы, и начал рассказывать:

— Родился 9 сентября 1909 года. Отец мой крестьянин… Умер он недавно… В семье нас восемь ребят. Земли хватит теперь. В доме я старший. Учился хорошо… Ну и, значит, в комсомоле мне самое что ни на есть подходящее место, потому как я являюсь деревенской беднотой.

Путаный, нескладный рассказ вызвал одобрительные улыбки, и Раксин, тряхнув головой, вдруг выпалил:

— Я, честное слово, пригожусь вам. Вот увидите!

Его приняли. Костя Брысов, вручая комсомольский билет, говорил тихо, но жестко и сурово:

— Быть членом нашего Союза — это, товарищ, большое дело. Это так же почетно, как и ответственно. Ты теперь стал бойцом комсомолии. Бойцом, понял? Ну, давай лапу, что ли, товарищ Раксин!

Сухая Костина ладонь утонула в большущей мозолистой руке Ивана. Он что есть силы стиснул пальцы, и Брысов, не вытерпев, присел.

— Ох, и здоров же ты, Иван! — не то обижаясь, не то восхищаясь, бросил он.

Иван вернулся домой взволнованный, праздничный и вроде возмужавший.

— Мама, — сказал он, — ты знаешь, я вступил в комсомол!

— Тебе, сынок, виднее. Ты ведь у меня совсем большак, — только и ответила мать. Она посмотрела на сына так, как смотрит всякая мать, вдруг поняв, что ребенок принадлежит уже не ей одной, а всем людям.

Ничего, кажется, не изменилось в Иване; но мать замечала, что стали мелькать в его разговорах незнакомые слова, появились у сына заботы важнее домашних, а дочери начали чаще обращаться за советом не к ней, а к брату.

Анна Егоровна радовалась и гордилась сыном.

И в ту весну словно крылья выросли у шестнадцатилетнего паренька. С окрестных хуторов, починков и деревень вечерами слеталась в клуб молодежь. С безудержной жадностью она бралась за все, не успевала, торопилась, бросала, бралась за новое. Тут легко сходились, дружили, открыто говорили обо всем на свете, считая мир до конца понятным и завоеванным.

Раксин поспевал всюду, но больше всего его влекла сцена. Освещенная рампа, настороженная тишина притихшего зала, закулисная суета — все это было новым, еще не испытанным, а потому интересным и загадочным.

Первая роль пришлась не по душе Ивану: он должен был играть кулака. Но других ролей не оказалось, и пришлось согласиться.

Коротенькая немудреная пьеса рассказывала о кулаке, купившем путевку в крестьянский санаторий. Узнав, что в санатории есть мертвый час, кулак отправляет вместо себя крестьянина и радуется счастливому избавлению от смерти, то есть от мертвого часа.

Иван приклеил кудельную бороду, засунул под рубаху подушку и смело вышел на сцену.

Но странно — он почувствовал себя связанным по рукам и ногам. Не узнавая собственного голоса, Раксин то злобно рычал, срываясь до крика, то беспомощно топтался и невнятно бормотал под нос. И вдобавок ко всему в конце пьесы, когда кулак, довольный обманом, радостно хлопает себя по животу, Иван перестарался и подушка у него вывалилась.

Неудачное начало еще больше распалило охоту играть.

Раксин взялся за трудную роль Любима Торцова и, к великому изумлению ветеранов сельской сцены, провел ее хорошо. А потом пошло!

Иван участвовал в «Синей блузе» и «Живой газете», исполнял частушки под гармошку и вскоре прослыл заправским артистом.