Георгий Тиунов - Комсомолец Иван Раксин

Раксин с трудом сдерживал злобу и желание разбить в кровь лоснящееся, розовое лицо хозяина. Он медленно приближался к нему и глухо выдавил:

— Ты вдову Лихачеву не обижай. Понял? Иначе я тебя…

Раксин, не договорив, стукнул кулаком по перилам крыльца так, что толстая доска переломилась пополам. Побледневший от страха Шарапов опустился на крыльцо.

Иван вернулся домой, полный впечатлений и раздумий.

В глубине сердца все беспокойнее билась тревога за судьбу Сосниных, Лихачевых — всех этих крестьян, в одиночку бившихся с нуждой на своих полосках.

Иван замечал эту же тревогу в коротких разговорах и пламенных речах коммунистов, он читал ее на лицах людей и на страницах газет.

И когда до Сивы докатились первые вести о коллективизации, Иван понял, что это и есть то главное, которого ждет он вместе со всеми. За эту выстраданную, понятую каждой клеточкой души идею Раксин готов был драться до конца.

Если взглянуть на Сивинский район с высоты птичьего полета, то нетрудно заметить множество линий-границ, перечеркнувших поля и леса — это следы 1887 года.

К тому времени окончательно рухнули былое величие и слава последних отпрысков старинного боярского рода Всеволожских. Вконец промотавшийся помещик, хозяин сивинских пашен, недр, вод и лесов, был объявлен несостоятельным должником. Крестьянский поземельный банк скупил помещичьи угодья. Землемеры разбили земли на мелкие клеточки — отруба; и границы скудных наделов, словно густая паутина, опутали восемь волостей.

В 1898 году сюда устремился поток переселенцев с Украины, из Прибалтики и Белоруссии, из Псковской, Орловской и других губерний.

Были среди новоселов мужики с золотишком про запас, но больше — голь перекатная, для которой чужая сторона обернулась мачехой.

Как грибы после дождя, росли хутора.

Около двух тысяч угодий жили по-разному. Рядом с матерыми домами ютились хатенки без полов, с богатством соседствовала ужасная нищета. Одни глубоко пустили корни на благодатной земле; другие похоронили в ней вместе с мечтой о счастье — родных, близких людей.

Отделенные друг от друга разными языками, верой, обычаями и таежными лесами, бедняки в одиночестве бились с нуждой и тешили себя надеждой на счастливый случай.

Революция свежим ветром опахнула эти места, вселила уверенность в людей и дала право на землю. Но этого было еще мало. И Советская власть готовилась и копила силы для новой революции — коллективизации.

Осенью 1929 года не было линий фронта, но, как в дни Октября, телеграфные провода несли в московский Кремль гордые вести-сводки о быстрорастущем числе колхозов. Так же втыкались на картах красные флажки — условные значки побед, так же отправлялись в деревни коммунисты и комсомольцы. Там было их место, потому что там был наиболее частый огонь, там пролег передний край борьбы с кулачеством и со звериной моралью старого мира.

Раксина с десятью комсомольцами направили в Сатинский и Тюменский сельсоветы. Из 505 крупных кулацких хозяйств в районе значительная часть приходилась на эти места.

И не удивительно, что здесь агитировать за колхозы, организовывать их было трудно.

Бедняки-хуторяне с радостью соглашались на обобществление земли, но их было меньше, чем хозяев средней руки, которые колебались и с тоской поглядывали на свои пашни, политые потом и слезами. А тут еще и кулацкая агитация в уши. Никак не решится середняк, ждет твердого слова, ждет примера.

Сергей Басманов, инструктор райкома партии и старший над комсомольцами, напутствуя Раксина, говорил:

— Ты, самое главное, не тяни силком мужика. Ты сумей доказать ему, что иного выхода нет: или колхоз, или голодная смерть. Мужик поймет. Ему красивых слов не надо. А все остальное — как на фронте: смотри в оба, действуй решительно и поддерживай со мной связь.

Из избы в избу, с хутора на хутор перебирался Иван. Как свой человек, заводил разговоры об озимых и кормах, о ценах на хлеб, угощал настоящей махоркой, хотя сам и не курил, и незаметно переводил речь на колхозы.

О колхозах здесь слышали разное, и, стремясь все выведать и разузнать до мельчайших подробностей, мужики засыпали вопросами, подчас наивными до глупости или, наоборот, неожиданными, спорными, явно кем-то подсказанными, чтобы сбить с толку, запутать и внести сумятицу.

— Землю нам отдали? Отдали! — рассуждал хозяин дома, в котором остановился Иван по пути в Сатино. — А раз так, значит, что я хочу, то и делаю, потому как она моя. Надо же пожить мне вольготно. На власть я не в обиде, налог сдаю справно, и выходит, что колхоз мне вроде бы ни к чему!

— Ну да, ага, — соглашался Иван и, дождавшись, когда красноречие собеседника иссякло, спокойно и медлительно, в тон хозяину, продолжил: — В общем, моя хата с краю, и я ничего не знаю. Советскую власть пусть душит кулак, бедняки пусть идут по миру, а случится неурожайный год — и я возьму суму. Так выходит?

Тот молчал. Раксин, перехватывая инициативу, громко и взволнованно спросил:

— Ты не хочешь жить лучше? Ты настоящего счастья не хочешь? Нет, не верю!

— Видишь, сынок, — неведомо пока, счастье ли сулишь?

— Правильно. Во мне ты сомневаешься, а Ленину поверишь?

— Ха-ха-ха, — засмеялся хозяин. — Ему коль не верить, так кому тогда еще? Вот тоже спросил!

— Слушай тогда, что он говорил.

Иван достал смятую тетрадку, где были записаны самые важные цифры и цитаты, услышанные на инструктаже в райкоме, нашел среди них фразу, обведенную красным карандашом, и медленно прочитал:

«Если мы будем сидеть по-старому в мелких хозяйствах, хотя и вольными гражданами на вольной земле, нам все равно грозит неминуемая гибель».

— И еще Ленин говорит: «Вы… все знаете из всей деятельности Советской власти, какое громадное значение придаем мы коммунам, артелям и всяким вообще организациям, направленным к превращению, постепенному содействию этому превращению мелкого, единоличного крестьянского хозяйства в общественное, товарищеское или артельное».

— Понял, — коротко бросил хуторянин и добавил — В общем, на собрании ты на меня надейся…

Но не всегда было так.

На одном из хуторов, заслышав о приходе уполномоченного, собрались соседи-крестьяне. Среди них Раксин заметил братьев-кулаков Зубовых и еще нескольких, таких же, как они, мрачных, насупленных мужиков, по лицам которых легко было догадаться, о чем они думают, с какой целью пришли.

Иван не ошибся. Едва он заговорил о колхозах, как из угла бабий голос с издевкой спросил:

— А правда, голубь, что мужики и бабы общие будут? Я бы своего хрыча променяла, да и вдовушкам бы полегче стало.

Не успел стихнуть хохот, как снова вопрос:

— Вам за обман с головы платят или поденно?