Ричард Пайпс - Струве: левый либерал 1870-1905. Том 1

Эго расхождение с Лениным, при всей его незначительности, повергло Струве в состояние сильнейшего разочарования. Убедившись в своей полной неспособности воздействовать на друзей посредством ясных логических аргументов, он ощутил себя в полном тупике: «Даже самые сведущие и отличающиеся остротой мысли марксисты, — прокомментировал он, — способны не усматривать логически безусловно необходимых выводов из основных теоретических посылок своего учителя» [512]. В письмах Струве к Потресову, написанных летом 1899 года, больше пег речи о «живом и прогрессирующем уме» Ленина. Напротив, о книге «Развитие капитализма», которую он сам же готовил к печати, говорится, что в ней «отсутствует столь ценное для меня движение мысли», в силу чего она «наводит на меня эстетическое уныние» [513]. Струве публично ответил Ленину в короткой и еще более резкой статье, в которой сообщал, что даже не знает, с чего начинать оспаривать своего оппонента, настолько по-разному они воспринимают марксистскую экономику. По поводу ленинской приверженности ортодоксии он едко заметил: «…он (Ленин) считает, по-видимому, решительно обязательным по всех случаях не только думать, но и выражаться по Марксу, и к тому же по переведенному на русский язык Марксу…. Я рассуждаю условно: “если верна теория трудовой ценности’’, Ильин |Ленин| же должен рассуждать категорически: “так как теория трудовой ценности говорит то-то и то-то”» [514]. В конце статьи Струве отметил, что было бы неплохо, если бы Ленин освободился, наконец, от «чар ортодоксии». Это был последний случай, когда Струве высказывал по поводу Ленина подобные пожелания и надежды. С этого времени он стал считать его столь же невосприимчивым ко всем доводам жизни и логики, как и Плеханова, и даже перестал отвечать на письма, которые Ленин продолжал ему посылать [515].

С наступлением своего последнего проведенного в ссылке лета Ленин решил познакомиться с ревизионистской литературой, особенно — с неокантианской философией. Чтобы адекватно оценить это направление философской мысли, он решил самостоятельно вникнуть в историю философии, начав с французских материалистов XVIII века. Его провалы в знании этого предмета были огромны (я «очень хорошо сознаю свою философскую необразованность», — признавался он в частном письме [516]); однако предмет оказался настолько чужд ему, что вскоре он отказался от мысли глубоко изучить историю философии. Бегло повторив зады, он обратился к Штаммлеру и тут же объявил его книгу «сплошной erkenntnisstheoretis- che Scholastik» [теоретико-познавательной схоластикой), содержащей «глупые “определения”» и «глупые “выводы”» [517]. Относящиеся к 1897 году дебаты Струве и Булгакова по поводу вопросов исторической причинности произвели на него такое же впечатление. Он пришел к выводу, что Плеханов прав: неокантианство действительно является философией «реакционной буржуазии», с которой «необходимо посчитаться серьезно». Поделившись этими мыслями с Потресовым в письме от 27 июня 1899 года, он также выразил свое изумление по поводу сообщенного ему Потресовым факта, что в Петербурге весьма сильны антимарксистские настроения. Он хотел знать, кто за всем этим стоит. «Он [Струве] ли это и его К° развивают тенденцию к единению с либералами??» И если все на самом деле обстояло именно так, то Струве более не заслуживал звания «товарищ» (Genosse): «Если П. Б. [Струве] совершенно перестанет быть Genosse, — тем хуже для него. Это будет, конечно, громадной потерей для всех Genossen, ибо он человек очень талантливый и знающий, но, разумеется, «дружба-дружбой, а служба-службой», и от этого необходимость войны не исчезнет» [518].

Однако Ленин еще не был готов к настоящей войне. Совершив полемический наезд на Булгакова, которого он считал наихудшим из ревизионистских отступников, перед тем, как отослать рукопись для публикации, он все же смягчил наиболее резкие пассажи своей статьи, «…я, мол, «ортодоксальный» и решительный противник «критиков»… но не надо преувеличивать этих разногласий [как это делает г. Булгаков] пред лицом общих врагов», — так он объяснил свою позицию Потресову [519].

Наиболее сильную брешь в невозмутимости Ленина пробил полученный им в конце июля от его сестры Анны документ под названием «Credo». Этот текст был написан юной марксисткой Екатериной Кусковой, только что вернувшейся из Западной Европы, где она вместе со своим мужем С. Н. Прокоповичем изучала профсоюзное движение. Анна получила этот текст от Калмыковой и, переписывая его для своего брата, дала ему название «Credo», под которым он с тех пор и стал циркулировать, хотя сама Кускова не была согласна ни с данным ему названием, ни с приписываемым ему значением программного документа [520]. Как и все, что когда-либо выходило из- под пера этой спиритически настроенной женщины, «Credo» было путанно и написано довольно корявым языком, но основная его идея была очевидна: по мере созревания русского социализма партия должна будет отказаться от формирования самостоятельной рабочей организации и присоединиться к общенациональной борьбе за конституцию и гражданские свободы. «Партия признает общество; …и ее стремление к захвату власти преобразуется в стремление к изменению, к реформированию современного общества в демократическом направлении…» [521]

Вообще-то Кускова написала эту небольшую статью для того, чтобы объяснить, почему возник ревизионизм. По ее мнению, он являл собой неизбежный этап в развитии европейского социализма, и его появление свидетельствовало о взрослении, сопровождавшемся переходом от погружения в политическую борьбу к озабоченности состоянием общества, в том числе положением в экономике. Однако, несмотря на то, что Кускова испытывала явную симпатию к ревизионизму (во всяком случае, гак казалось, хотя ее высказывания но этому вопросу были довольно путанными), сам по себе текст «Credo» не был ревизионистским документом, как это и выяснилось впоследствии в ходе партийной полемики. Ревизионисты вовсе не считали, что рабочий класс не должен участвовать в политической борьбе — просто они исключали из методов этой борьбы революцию и насильственный захват власти. Струве, например, и в ревизионистский период своей деятельности смотрел на рабочий класс как на силу, которая опрокинет царский режим. Идеи Кусковой, скорее всего, уходили корнями в экономизм. Стирание различий между агитацией как таковой и агитацией, ис пользуемой в качестве средства для вовлечения в политическую борьбу, произошло, как уже было отмечено, еще в 1897-98 годах [522]. В 1899–1900 годах экономисты составляли большинство в Союзе российских социал-демократов, официальной партийной организации российских социал-демократов за границей [523]. Кускова, которая за время своего пребывания за границей вступила в члены этого Союза, просто довела появившиеся в практике рабочей агитации и экономизме тенденции до их логического конца, показав, что их суть в том, что вторая, политическая, часть агитационной стратегии должна быть отброшена.