Ричард Пайпс - Струве: левый либерал 1870-1905. Том 1

Аксаков полностью отдавал себе отчет в происходящем, но был слишком стар, чтобы изменить линию поведения, и до конца жизни продолжал работать на дело создания русского «общества» внутри структуры монархического абсолютизма. Он отвергал конституцию и парламент, полагая, что они способны только отвлечь внимание русского народа от более важных для него культурных задач и способствовать подчинению страны западнически настроенной элите. В силу этого он даже был готов частично ограничить свои требования в области гражданских свобод.

Пока Аксаков был жив, Струве, судя по всему, придерживался той же позиции. Но зимой 1885-86 года наступил первый из нескольких, имевших место в его жизни интеллектуальных кризисов: его приверженность монархизму рухнула. Иными словами, он осознал фатальность пропасти, образовавшейся между правительством и страной. Самодержавие, которое со времен Петра I тащило упирающуюся страну в цивилизацию и культуру, после 1881 года потеряло всякое право на лидерство — хуже того, оно превратилось в тяжкий груз, препятствующий естественному развитию страны. Косный полицейско-бюрократический истеблишмент не мог больше управлять народом, образованный слой которого предавался бесконечным и страстным спорам по поводу фундаментальных религиозных, политических и социальных вопросов, а его передовые умы творили литературу и искусство мирового значения. Страна переросла свое правительство и более не могла жить без политической свободы. Как вспоминал Струве полвека спустя, его приверженность политической свободе была «рождена невероятным богатством российской духовной и культурной жизни, которая с очевидностью отказывалась соответствовать традиционной законодательной и политической структуре автократии или абсолютизма, даже и просвещенного» [40] My Contacts and Conflicts with Lenin. - P. 584. .

Убежденность в этой мысли явилась, должно быть, результатом внезапного прозрения, поскольку сам он говорил о своем обращении к либерализму как о происшедшем под воздействием «нечто, подобного стихийной силе» [41] Там же. — Р. 576. . При каких обстоятельствах это произошло, мы можем только догадываться. Однако имеются твердые указания на то, что этот интеллектуальный кризис был инициирован последним столкновением, имевшим место между Аксаковым и цензурой незадолго до его смерти в январе 1886 года.

В ноябре 1885 года Аксаков опубликовал в Руси статью, содержащую резкие нападки на политику царского правительства в Болгарии и ставящую в вину российским дипломатам ухудшение позиции России на Балканах. Результатом публикации явилось письмо министра внутренних дел, обвинившего Аксакова в том, что он изложил интерпретацию событий «в тоне, несовместимом с истинным патриотизмом». Как того требовало тогдашнее законодательство, Аксаков опубликовал это письмо без каких-либо комментариев в следующем выпуске Руси. Но затем не преминул использовать его текст для язвительного разоблачения бюрократической концепции патриотизма, распространенной среди царских чиновников:

«Но мы позволяем себе утверждать, что и самый закон не уполномачивает Главное Управление по делам печати на подобную формулу обвинения; не предоставляет полиции, хотя бы и высшей, делать кому-либо внушения по части «патриотизма». Говорим: «полиции», потому что Министерство внутренних дел, в ведение которого передана в 1863 г. из Министерства народного просвещения русская литература, есть по преимуществу министерство государственной полиции и обязано ведать литературу лишь с точки зрения полицейской…

В самом деле, что такое «истинный» и «неистинный патриотизм»? Где надежные признаки того и другого? Где критерий для оценки или даже распознавания? С нашей точки зрения, например, истинный патриотизм для публициста заключается в том, чтобы мужественно, по крайнему разумению, высказывать правительству правду — как бы она горька и жестка ни была, а для правительства — в том, чтобы выслушивать даже и горькую, жесткую правду. По мнению же многих в так называемых высших сферах, наиистиннейший патриотизм — в подобострастном молчании…

Да и всегда ли само правительство стоит на точке зрения безошибочного патриотизма?… Истинными патриотами считали себя ведь и русские радетели Берлинского трактата, тогда как «неистинные патриоты», вроде редактора Руси, видят в их действиях только малоосмысленность и малодушие патриотизма. И может ли быть обозвано, например, непатриотичным то чувство срама, которым содрогнулась почти вся Россия, познакомясь с содержанием этого договора, и которое было высказано пишущим эти строки в его публичной речи, навлекшей на него известную правительственную кару?.. Но ведь в таком случае пришлось бы подчас обвинить все русское общество и весь Русский народ в недостатке «истинного патриотизма», признав монополию истинности лишь за официальной средой?!..

Дело в том, что самое это слово «патриотизм» понимается у нас еще очень неопределенно. В переводе на русский язык оно означает «любовь к отечеству». Однако ж, вследствие особенных условий нашего общественного развития со времен Петра, развелось в России, особенно в верхних общественных слоях, немало таких «патриотов», которые идею «отечества» умудрились отвлечь от идеи русской национальности, и готовые, пожалуй, пожертвовать жизнью на поле битвы за внешнюю неприкосновенность и честь государства, в то же время чуждаются, знать не хотят, да и вовсе не знают ни своей русской народности, ни русской истории и ее заветов! Одним словом, любя сосуд, пренебрегают его содержанием; любя «отечество», не ведают и даже презирают то, в чем заключается внутренний смысл и причина его исторического бытия, что дает ему духовное, нравственное и политическое определение в мире, — чем, стало быть, определяются и самое его призвание, и задачи.

Понятно, что такой пустопорожний и односторонний патриотизм сплошь да рядом становится в бессознательное противоречие с русскою народною жизнью, с истинными народными интересами России: между ним и ими вырастает порой целая непроходимая чаща печальных недоразумений…» [42] Русь. — № 23. - 6 декабря 1885. — С. 1–2. .

Статья Аксакова ошеломляюще подействовала на Струве. Позднее он писал, что она «читалась и перечитывалась людьми нашего поколения буквально с трепетом и восторгом, как беспримерно-мужественное обличение бюрократической тупости и как такая же защита свободной речи» [43] Аксаковы и Аксаков. — С. 352. . И еще: «В нашей семье все с энтузиазмом прочли страстный и мощный ответ Аксакова департаменту цензуры, а на меня он подействовал как теплый или даже горячий ветер, в порывах которого моя собственная любовь к свободе окончательно созрела» [44] My Contacts and Conflicts with Lenin. - P. 575. .