Николай Непомнящий - Люди и динозавры

Отсутствие на городищах следов потребления жертв участниками обряда может свидетельствовать об особой форме жертвоприношения, отличной от обычного возложения жертвенного мяса на огонь и последующего его поедания.

В одном из главных поучений против язычества («Слово святого Григория (Богословца) изобретено в толцех о том, како първое погани суще языци кланялися идолом и требы им клали; то и ныне творят», предположительно XII в.) мы находим: «О убогая курята, яже на жертву идолом режются, инии в водах потапляеми суть. А инии к кладезем приносяще молятся и в воду мечють, Велеару жертву приносяще».

В этом сравнительно позднем поучении автор упрекает своих современников в идоложертвенном приношении кур божествам водной стихии. Аналогичные жертвоприношения могли совершаться и в болотных городищах. При этом жертвенное животное или даже человеческая жертва (по предположению Рыбакова) могли не просто топиться, но буквально поглощаться действительным объектом поклонения этого культа — реликтовым ящером.

Известно, что жертвоприношения на болотах проводились в эпоху неолита и бронзы по всей Европе. Однако наиболее характерны они для германских племен, которые помещали в болотах как простые жертвенные места, так и особого устройства площадки. Археолог-славист, доктор исторических наук И. П. Русанова (1929–1998) в работе «Истоки славянского язычества: Культовые сооружения Центральной и Восточной Европы в I тыс. до н. э. — I тыс. н. э.» (2002) указывает, что на территории Дании, Голландии, северной Германии и Швеции зафиксировано около 500 жертвенных мест в болотах и торфяниках: «Наиболее выразительны большие жертвенные места, использовавшиеся на протяжении нескольких веков и отражающие основные особенности остальных культовых мест. Самое известное из них расположено в Обердорле (Средняя Германия, около Мюльхаузена) на низком торфянистом берегу Святого озера. Уровень воды в озере неоднократно менялся, и вода то затопляла жертвенную площадку, то отступала, и в результате образовалось не менее девяти слоев торфа, на которых оставляли жертвоприношения со II по VIII вв. Наиболее интенсивно площадка использовалась во II–IV вв. Она имела прямоугольную форму с закругленными углами и с трех сторон была ограждена плетнем и вертикально стоявшими бревнами, открытой оставалась лишь сторона, обращенная к воде. Приблизительные размеры ограждения 15x14 м. По всей площадке были разбросаны кости животных, в основном черепа и кости ног лошадей и рогатого скота. В отдельных скоплениях лежали кости более чем 40 человек, но, в основном, черепа, кости рук и ног, тогда как ребра и позвонки отсутствовали».

В Обердорле в течение нескольких столетий периодически приносили в жертву богам мясные части туш домашнего скота, головы и кости ног лошадей и коров как символ целого животного, сосуды с едой, продукты сельского хозяйства (лен, зерно), здесь же оставлялись собаки, расчлененные части тел людей и их черепа. Русанова подчеркивает, что такие площадки, вымощенные деревом и камнями или покрытые кучами камней, между которыми лежат жертвенные дары — сосуды, кости человека и животных, типичны для позднелатинского и раннеримского времени (II в. до н. э. — I в. н. э.) у континентальных германцев и в Дании.

Указание на человеческие жертвоприношения, адресованные подземно-подводному ящеру, Рыбаков усматривает в хороводной игре «Ящер» («Яша», «Ящур»), широко известной вплоть до конца XIX века в России, Белоруссии и на Украине. По его мнению, многие детские игры являются смягченной трансформацией древних языческих обрядов, а в данной игре представлен древнейший обряд умилостивления Ящера через жертвы, олицетворяемые незамужними девушками. Такое предположение хорошо согласуется с распространенным во всем мире змееборческим сюжетом, частью которого является мотив жертвоприношения девушки чудовищному змею или дракону, от которого она избавляется благодаря вмешательству героя. В волшебной сказке этот обряд представлен сюжетом похищения женского персонажа (царевны или невесты героя) Змеем Горынычем.

К циклу обрядов жертвенного умилостивления воды или подводно-подземных сил Рыбаков относит многочисленные и распространенные обряды «похорон» Костромы, Морены, или Купалы, во время которых куклу, одетую в девичью одежку, топят в воде.

Он полагает, что все вышеуказанные фрагменты и отголоски славянских архаических обрядов «сводятся в единый комплекс», связанный с ритуальным умилостивлением божеств подземного мира, влияющего на плодородие, путем принесения жертв, бросаемых в воду. В этот комплекс Рыбаков включает аналогичные обрядовые практики, существовавшие и у античных греков: «Обряды, связанные с «метанием в воду» жертв божеству подводно-подземного мира, непосредственно связанного с плодородием почвы, а, следовательно, и с урожаем, проводились в середине лета на Семик [24] Семик (Русалчин Велик день, Троица умерших) — восточнославянский праздник весенне-летнего календарного периода, отмечающийся на седьмой четверг после Пасхи, за три дня до Троицы. , на Купалу, когда хлеба начинали колоситься, и окончательный хозяйственный результат сезона еще не был ясен. У древних греков в середине лета топили в море со скалы две жертвы — мужчину и женщину. <���…> Во временных трансформациях обряда кукла Костромы или Купалы заменила собою не божество Кострому или Купалу (правы исследователи, отрицающие существование представлений о таких богинях), а жертву, человеческую жертву, приносимую в благодарение этим природным силам и их символам. А жертва приносилась не самим этим силам сезонного действия, а постоянно существующему повелителю всех подземно-подводных сил, содействующих плодородию, т. е. Ящеру, Аиду, Посейдону. Проводился этот обряд у греков в месяц таргелион среди лета, а у славян на Купалу (23 июня) или на Петров день (29 июня). Сквозь смягченную форму позднейшей театрализации и игровой условности можно разглядеть жестокую первичную форму первобытного обряда».

Один из первых крупных российских теоретиков лингвистики, языковед и литературовед А. А. Потебня (1835–1891) в своем исследовании о купальском празднестве приводит полный трагизма плач матери по утонувшей (в древности — утопленной) девушке: «Люди, не берите воду, не ловите рыбу, не косите травы на излучинах реки — это красота моей дочери, это ее тело, ее коса…» Пелась эта песня тогда, когда проводился обряд утопления Купалы.

Более поздние следы славянского культа ящера отчетливо прослеживаются в новгородской земле. С этими местами связана легенда о сыне Словена Волхве (Волхе), превращавшемся в крокодила («коркодела»), известная по летописным записям XVII в. Предание о Волхе-крокодиле содержится в «Повести о Словене и Русе», вошедшей в «Новгородский летописец» — начальную часть патриаршего летописного свода («Сказании о начале Руския земли и создании Новаграда и откуда влечашася род словенских князей») со второй половины XVII в.