Вадим Нестеров - Жизнь примечательных людей. Книга первая

Но вернемся к "дутовцам". Бывших белогвардейцев никто не преследовал, скорее наоборот — участникам боевых действий в Синьцзяне была обещана либо полная амнистия и возвращение на Родину, либо предоставление обширных земельных участков на неосвоенных территориях Восточного Туркестана. Однако руководство "точечно" проредили. Вот еще один снимок:

1926 г., Китай, празднование Троицы эмигрировавшими казаками. Мужчина справа, держащий в руках скрипку — Калачев Григорий Иванович, бывший военный чиновник, после отставки арендовал водяную мельницу у богатого уйгура, в запрудах разводил рыбу. Жил достаточно зажиточно. Мужчина по центру снизу в полулежащем положении третий справа — Могутнов Иван Максимович с верхнего снимка, последний адъютант Дутова. Был арестован людьми в гражданской одежде. Ими же был арестован Калачев Григорий Иванович. И тот, и другой исчезли бесследно. Впоследствии при переезде в Советский Союз их женами были уничтожены все фотографии мужей в форме со знаками отличия. По общему мнению, оба были "зачищены" как люди Папенгута.

Растущее влияние полковника, безоговорочный военный авторитет и неуправляемость не устраивали ни советских представителей, ни китайцев. По согласованию с советским генеральным консулом в Восточном Туркестане Апресовым, прибывшим в Синьцзян в декабре 1933 года, полковник Папенгут, занимавший твердую антисоветскую позицию, 10 декабря был отстранен от командования, арестован и расстрелян номинально китайским, а де-факто вполне самостийным правителем Синьцзяна Шэн Шицаем. Ему было 39 лет.

Командующим русскими частями был назначен полковник царской армии Бектеев, вскоре получивший чин генерал-лейтенанта армии Синьцзяна и круглую сумму «неподотчета» для содержания русских полков. Военным советником к нему был приставлен товарищ Фу Дзи Хуй − под этим неблагозвучным для русского человека именем скрывался советский военный советник, будущий маршал бронетанковых войск и дважды Герой Советского Союза Павел Семенович Рыбалко.

И, самое примечательное, никаких волнений в рядах белогвардейских «ополченцев» не случилось — в точности, как и на нашей памяти.

Морали в конце не будет, вы взрослые люди, выводы делайте сами.

Скажу только одно — политика честной и простой не бывает никогда. Это всегда, по определению, очень грязное и многослойное явление. Все подводные камни тех или иных решений и действий исследователям не удается вычленить даже много десятилетий спустя, когда уже и секретные документы становятся доступны.

Вы скажете мне — ну ладно, вам, историкам, хорошо, вы это изучали и знаете. А нам, простым людям, что делать, как понять — что вообще происходит, где нам правду говорят, а где нагло врут?

На это есть простой и безошибочный принцип. Как только вам начинают предлагать объяснения, где все просто и понятно, где одни черные, а другие белые, это значит только одно — вас разводят.

Не ведитесь.

Эдуард Успенский мог бы стать великим сказочником. Нет, правда — масштаб таланта, который был ему отвешен, это вполне позволял. Талант этот был огромен и тратил он его более чем щедро. Если честно, то в молодости Успенский талантом просто фонтанировал.

Боже, где только он не работал и что только он не писал! Он работал на радио — и только одна "Радионяня", от которой и всем ребятам, и всем трулялятам реально было веселее, дорогого стоит. Он работал на телевидении — и одно только название "АБВГДейка" заставит целое поколение бывших советских людей издать звук "О!". Он писал сценарии новогодних утренников, сочинял сюжеты для художников в журнале "Веселые картинки", довольно долго работал на "Союзмультфильме", и многие наверняка удивятся, узнав, что и "Рыжий-рыжий-конопатый", и "Антошка, Антошка, пойдем копать картошку", и "Наследство волшебника Бахрама" и "Пластилиновая ворона", и "Баба-Яга против!" и "Ивашка из Дворца пионеров" и "Про Сидорова Вову" и многое-многое другое — это тоже он.

Наконец, он был просто классным поэтом. Я даже не про ставших уже классикой "Осьминожек", "Разгрома" или "Птичьего рынка" (не говоря уже про Абсолютную Классику, которую знают наизусть сотни миллионов людей, вроде "Голубого вагона"). Но даже в сочинявшихся им мимоходом коротеньких безделках есть главный признак настоящей поэзии — нечего добавить, ни одно слово нельзя убрать, и ни одно слово нельзя заменить другим:

Девочке, которая все время сосет палец

Или вот другое, очень грустное, если вдуматься, стихотворение. Практически "Куда уходит детство", только гораздо короче.

И это я еще ничего не сказал про его главное наследство — книги. Безмерно, невероятно талантливые детские книги: "Крокодил Гена и его друзья", "Дядя Федор, пес и кот", "Гарантийные человечки", "Вниз по волшебной реке", "Вера и Анфиса", "Меховой интернат", "Школа клоунов"…

Он был как никто другой близок к тому, чтобы стать великим сказочником. Не хватило самой малости.

Дело даже не в всем известной трагической ситуации "Наш мир мертв, а мы еще нет", которая как ножом обрезала в начале 90-х творчество целого пласта безмерно талантливых людей, от Эльдара Рязанова до братьев Стругацких.

Успенскому не хватило… Нет, даже не любви к людям. Талантливые сказочники, как правило, все о людях знают, и потому изрядные мизантропы. Ему не хватило умения прощать, понимать и принимать.

Всего того, что делает умного человека — мудрым.

Но это все так — грусть жадного до талантливых книг человека. На самом деле того настоящего, что успел сочинить Эдуард Успенский — за глаза по любым меркам.

Поэтому когда он умер, миллионам людей взгрустнулось оттого, что их детства на планете в очередной раз стало немного меньше. Развитое до неприличия судебное сутяжничество забудут очень скоро, а книги останутся. Есть такой суровый закон у жизни — нет большой разницы, хорошим или плохим человеком ты был. После тебя останется только то, что ты сделал.

Не больше.

Но и не меньше.

И последнее.

Самая знаменитая книга Эдуарда Николаевича начинается словами: "Когда я был маленьким, у меня было три любимых игрушки…". Когда маленьким был я, у меня была любимая, зачитанная в лохмотья книга "Крокодил Гена" с иллюстрациями Алфеевского. После сказки там было несколько стихов Успенского. Одно из них я до сих пор помню наизусть. Несмотря на то, что оно грустное.