Нэнси Митфорд - Мадам де Помпадур [Madame de Pompadour]

Битва при Фонтенуа была пиком славы Людовика XV, и больше никогда таинственная внутренняя связь между ним и всеми сословиями французского народа не была так крепка. Вольтер ухватился за представившуюся возможность и мигом настрочил хвалебную поэму «Битва при Фонтенуа», посвященную «нашему обожаемому монарху», для которого он откопал множество эпитетов и мифологических аллюзий, которыми раньше Буало награждал Людовика XIV. Ришелье, большой друг Вольтера, удостоился там даже больших похвал, чем заслужил. Старый хитрец упомянул в своем сочинении и многих других участников баталии, которые могли оказаться ему полезны. Скоро его уже осаждали женщины, чтобы выпросить строчку-другую для своих сыновей и лю-бовников. В десять дней разошлось десять тысяч экземпляров этой поэмы, в основном в армии. В последующих ее изданиях появилось такое множество сыновей и любовников, что она превратилась в фарс.

Парижане устроили трехдневные торжества и празднества по случаю возвращения короля с театра войны и встречали его безумным ликованием. Королева, принцессы, весь двор прибыл из Версаля и остановился в Тюильри, как и сам король. У него ни минуты свободной не было, но он без конца посылал друзей к мадам де Помпадур, в дом ее дяди. На большом приеме в ратуше она с семьей обедала в частных покоях наверху, а гордые герцоги де Ришелье, де Бульон, де Жевр по очереди покидали королевский стол и бегали к новоиспеченной маркизе с весточками от короля.

10 сентября двор вернулся в Версаль, и в тот же вечер один из королевских экипажей подкатил к боковому входу во дворец. Из экипажа вышла мадам де Помпадур в сопровождении своей кузины мадам д’Эстрад и быстро поднялась наверх, в приготовленные для нее апартаменты. На следующий день король ужинал с ней наедине. Началось ее двадцатилетнее правление.

Интересно, кто из наших потаскух представит эту авантюристку королеве?» Один из придворных аббатов бросил этот вопрос в адрес целой стайки щебетавших и стрекотавших версальских дам. «Придержите язык, аббат, это я!» — был ответ старой, но малопочтенной принцессы де Конти, в любую минуту готовой на любую услугу для своего кузена-короля, лишь бы тот не перестал платить ее карточные долги. Чтобы себя обезопасить, она наведалась к королеве и объяснила, что не виновата, если ей приходится участвовать в таком отвратительном деле, которое противно и ее желанию, и ее принципам. Но, увы, таков королевский указ, так что и обсуждать нечего. Победа при Фонтенуа уже потеряла всякий интерес и не говорили ни о чем другом, кроме представления. Все усердно гадали, что будет. Герцогиня де Люинь, которая собралась было несколько дней отдохнуть в Дампьере, решила, что самое малое, что она может сделать для королевы, — это остаться и поддержать ее. Зато отец королевы, Станислав Лещинский, ехавший к ней с визитом, наоборот, подумал, что будет уместнее, если он переждет в Париже, пока все кончится. Наконец он выбрал среднее и отправился в Трианон.

Все же остальные устремились в Версаль, чтобы не пропустить зрелища; редко когда в парадных покоях собиралась такая толпа.

Ровно в шесть вечера принцесса де Конти вышла из комнаты в сопровождении своей фрейлины, а также новоиспеченной маркизы и графинь де Лашо, Монтобон и д’Эстрад, чье представление ко двору состоялось накануне. Все они были в нарядах с огромными кринолинами, тяжело расшитыми атласными юбками, короткими муслиновыми рукавчиками. На слегка напудренных волосах колыхались маленькие белые перья, приколотые бриллиантами, за каждой дамой тянулся узкий шлейф. Мелкими скользящими шагами они прошли сквозь строй зевак в парадных апартаментах, через приемную короля, «Бычий глаз», битком набитую придворными, прямо в зал королевского совета. Его величество стоял у камина в глубоком смущении, с пылающими щеками, сурово насупленный. Когда прозвучало имя маркизы де Помпадур, он что-то пробормотал — никто не расслышал, что именно — и отпустил ее холодным кивком. Заметили, что и она очень волновалась, однако сделала три безупречных реверанса и ловко отбросила ножкой шлейф, когда настало время повернуться и уходить, — это и была самая сложная часть всей процедуры.

Мучительное путешествие продолжалось — опять через «Бычий глаз», в покои королевы. Туда набилось еще больше народу, чем к королю, ведь всем было любопытно, что скажет королева своей новой сопернице, хотя и ясно, что наверняка она произнесет одну-две фразы в похвалу ее наряду и отпустит. Это был испытанный версальский способ ничего не сказать. Но королева прекрасно понимала, что за нее уже решили, что она скажет, и предпочла выбрать собственную линию поведения. Она заговорила с маркизой о мадам де Сэссак, поинтересовалась, давно ли они виделись, и рассказала, с каким удовольствием повстречалась с этой дамой на днях в Париже. Маркиза де Сэссак, надо сказать, была одной из немногих аристократок, издавна знакомых с семейством Пуассон. И то, что королева столь естественно и дружески заговорила об общей знакомой, означало для всех свидетелей беседы, что она считает мадам де Помпадур вполне достойной двора. Вероятно, королева знала, что разочарует придворных, и поступила так не без умысла, уж слишком много она терпела мелких уколов, за которые хотелось отплатить.

Что до маркизы, то неожиданная доброта королевы окончательно выбила ее из колеи, она разволно-валась почти до истерики и принялась горячо уверять, что любит и почитает королеву и все сделает, лишь бы ей услужить — словом, настоящая аристократка вела бы себя иначе. Но королева как будто осталась довольна, а не раздосадована ее горячностью, и две женщины обменялись целыми двенадцатью фразами (которые были внимательно пересчитаны и переданы в Париж в тот же вечер). Разумеется, наблюдатели мечтали, чтобы мадам де Помпадур совершила какую-нибудь постыдную оплошность, но единственная мелкая заминка произошла из-за того, что, снимая перчатку, чтобы поднести к губам край королевского платья для поцелуя, маркиза слишком торопливо потянула ее и сняла вместе с браслетом, который покатился по полу. Принцесса де Конти подняла его. Затем маркизу проводили вниз, в апартаменты дофина, где ее приняли холодно. Дофин сказал положенную фразу о ее наряде, отпустил и, как утверждают некоторые, показал ей в спину язык.

Испытание окончилось! И маркиза справилась с ним вполне успешно. Отказать ей в грации, красоте, безупречной элегантности не могли даже те, кто и думать не хотел о появлении мещанки в священном заповеднике аристократизма. Что касается королевы, то ее весьма успокоило то обстоятельство, что новая фаворитка хотя бы почтительна, а может быть, и вообще довольно славная малютка, особенно после сестер де Майи, которые безжалостно подвергали ее мелким унижениям и не жалели сил, чтобы отдалить от нее короля. Так что для королевы хороша была любая замена этим мерзким женщинам, хоть они и благородного рождения.