Нэнси Митфорд - Мадам де Помпадур [Madame de Pompadour]

Пробыв столько месяцев вдали от возлюбленной, Людовик, естественно, хотел побыть с ней вдвоем в тиши и уединении. Он увез ее в Шуази с маленькой компанией приближенных — это были мадам де Лорагэ, Сен Жермен, Бельфон и господа де Ришелье, Дюра и д’Айен. В окружении этих людей ей отныне предстояло жить. Маркизе позволили пригласить и нескольких своих друзей — Вольтера, Дюкло, аббата Прево. Но, кажется, опыт не удался, так как нет сведений о том, чтобы они снова там появлялись. Писатели обедали одни, в особой комнате, а это совсем не то, что обедать в столовой. Король, так любивший художников, садовников, архитекторов, которым прощал любые фамильярности, терял всю свою непринужденность в обществе писателей, и мадам де Помпадур, которая с радостью проводила бы время в их компании, страдала от этого. Как-то раз она заметила, что король Фридрих всегда приглашает за свой стол интеллектуалов. Король довольно резонно ответил, что это вполне годится для прусского короля, у которого в стране интеллектуалов раз, два и обчелся, но королю Франции, задумавшему ввести такой обычай, пришлось бы для начала обзавестись гигантским столом. Он принялся считать по пальцам: Мопертюи, Фонтенель, Ламот, Вольтер, Пирон, Де- туш, Монтескье, кардинал де Полиньяк.

— Ваше величество пропустили д’Аламбера и Клеро.

— Да, и Кребильона с Лашоссом.

— А ведь есть еще Кребильон-сын, аббат Прево и аббат д’Оливе.

— Ну вот! И я целых двадцать пять лет должен был бы обедать и ужинать с такой оравой!

В Шуази мадам де Помпадур поручила Вольтеру написать либретто оперы «Храм славы» в честь победы при Фонтенуа, в которой Людовик XV выведен в образе Траяна: «Он в храме славы воздвигает Венеры алтари». Когда наконец опера была поставлена в Версале, то Вольтер, вечно умудрявшийся повернуться к королю наихудшей стороной, как всегда, зашел слишком далеко. Он самоуверенно приблизился к королю, беседовавшему с Ришелье, и спросил: «Ну как, Траян доволен?» После чего взял короля за рукав с намерением что-то сказать ему. На ужин после спектакля он был приглашен еще заранее, но все заметили, что король за весь вечер не сказал ему ни слова. В Версале подобные манеры были просто невозможны, и вероятно мадам де Помпадур мучительно было видеть, как нелепо ведет себя ее друг. Ибо не следует забывать, что Вольтер был весьма неравнодушен к царственным особам. Он был одним из величайших снобов за всю историю, и лишь убедившись, что при дворе французского короля ему места не найти — кстати, исключительно по его собственной неисправимой бестактности, — он удалился сначала ко двору короля Станислава в Люневиль, а потом к Фридриху в Потсдам. Но все же он получил и сохранил, несмотря на все превратности и странствия, пост и пенсию в Версале наряду с самой желанной для всех милостью — комнатой во дворце. Впрочем, ее он не уберег, так как помещений вечно не хватало и освободившиеся комнаты шли нарасхват. Оказавшись в своей версальской комнате, Вольтер тут же потребовал разных ее и улучшений и починки, а также заметил, что неплохо бы сделать дверь в общественном туалете у подножия лестницы, ведущей к нему в апартаменты. Благодаря личному ходатайству короля перед отцами иезуитами Вольтера наконец-то выбрали в академию.

Всем этим он был обязан исключительно мадам де Помпадур, которая и тогда и потом держалась по отношению к нему выше всяких похвал. Она обладала редким даром понимать творческую натуру и видеть за ужимками, наглостью, безумным хихиканьем, претензиями и глупыми выходками людей, подобных Вольтеру, адскую бездну неуверенности в себе и болезненной чувствительности. Мало того, самое удивительное, что маркиза осознавала не только гениальность Вольтера, но и понимала, что в сущности он добрый человек, и за это все ему прощала, даже жестокие строки о ней в «Орлеанской девственнице». В самой глубине души Вольтер питал к ней признательность и любовь. В конечном счете он сделал ей больше добра, чем зла. Его слова «чистосердечная и нежная Помпадур» вполне могут служить ей эпитафией.

Пока король Людовик ходил на войну, замок Шуази основательно перестроили и заново отделали под присмотром Габриэля, может быть, чтобы уничтожить многочисленные следы сестер де Майи, по очереди там царивших. Зато теперь короля явно не преследовали никакие призраки прошлого. Он с таким чрезмерным усердием ел, пил и предавался любовным утехам, что скоро не на шутку расхворался. Доктор уложил его в постель и устроил промывание желудка, кровопускание, поил рвотными, что в данном случае, похоже, и было самым подходящим лечением. У больного сделался жар, поэтому сочли необходимым известить королеву. В Версаль лоска- кал курьер и вскоре вернулся с письмом, в котором королева спрашивала, нельзя ли ей проведать мужа. Он ответил, что был бы счастлив видеть ее, и если она возьмет на себя труд приехать, то найдет в замке прекрасный стол, а в окрестностях Шуази множество церквей и монастырей, где можно помолиться. Уже много лет он не проявлял такого дружелюбия к королеве, поэтому она сразу же поспешила в Шуази и застала его еще в постели, но быстро идущим на поправку.

Ее водили по дворцу, показывали все переделки, новую широкую террасу, спускающуюся к реке, новую отделку дома, батальные полотна Парроселя, расширенные и усовершенствованные квартиры для слуг— словом, оказали самый любезный прием. Но — а «но» все-таки было — мадам де Помпадур, в отличие от гостей-литераторов, обедала в столовой. Конечно, королеве это было неприятно, она пришла в раздражение и смогла лишь похвалить угощение, так как достаточно долго прожила во Франции, чтобы остаться равнодушной к хорошему столу. После обеда она вдруг набросилась на герцога д’Айена с упреками за то, что он слишком много шутит по адресу своих собратьев-придворных, и предупредила, что если он не придержит язык, то скоро у него не останется ни единого друга на свете. Все испытали большое облегчение, когда она велела подавать карету и уехала к себе в Версаль.

Через несколько дней бестактно явился король Станислав осведомиться о здоровье своего зятя, который его терпеть не мог, хотя между ними было так много общего. (Станислав теперь носил титул герцога Лотарингского в утешение за потерю Польши по договору с австрийцами. Он вел счастливую, беззаботную жизнь, как в оперетте, у себя во дворце в Люневиле). Король в это время встал с постели, но был не одет и играл в карты у себя в спальне в узком кругу приближенных. Там же находилась и мадам де Помпадур в костюме для верховой езды. Бедняге старому королю Станиславу дали понять, что его тут никто не ждал, и он с обидой удалился.

Как только вернулись из Шуази, наступило время ежегодного путешествия в Фонтенбло. Слово «путешествие» означало попросту, что король переезжал из одного дворца в другой. Он вообще постоянно переезжал, хотя настоящие длинные путешествия по прекрасной земле Франции были делом неслыханным. Король ездил по одному и тому же маленькому кругу — из Шуази в Марли, в Ла Мюэтт, в Трианон, а позже — в Бельвю, Креси, Сент-Юбер и Малый Трианон. Общество, сопровождавшее его в небольшие резиденции, состояло из немногих близких друзей. Он почти еженедельно уезжал то в один такой дом, то в другой на два-три дня. Марли и Трианон были побольше, и на приглашение туда претендовало больше народу. В самом Марли помещалось всего полтора десятка человек, но зато соседние павильоны вмещали 153 постояльца и всегда бывали полны. Мадам де Помпадур никогда не любила Марли, где гостиные были слишком малы для такой толпы гостей.