Ричард Левинсон - Всемирная история сексуальности

Часто дела не заходили даже так далеко; более дружественное соглашение все же было достигнуто. для мужчины стало обычной практикой в обществе, передать руку своей жены другу. Даже такой образец римской гражданской добродетели, как Катон Младший уступил свою жену, столь же почтенную Марсию, Гортензию, потому что Гортензий хотел иметь от нее детей. Первая жена Октавиана, Ливия, была передана ему Клавдием, ее бывшим мужем; это не помешало ей стать первой императрицей Рима и пользоваться всеми почестями, сопутствующими этому званию.

Слово «цессия», по-видимому, перекликается с первобытным взглядом, который рассматривал римскую жену как движимое имущество, находящееся в свободном распоряжении ее мужа, как корову или предмет мебели; но на самом деле всё изменилось. Несомненно, что при покойной Республике жена не могла быть передана другому мужчине против ее воли. Это не было произвольным актом, продажей или сводничеством; просто дружеская договоренность между тремя сторонами брака, который оказался неудовлетворительным по физическим или иным причинам. В большинстве случаев брак уже распался, и «уступка» только санкционировала прелюбодеяние жены. Вместо того чтобы прибегать к варварским мерам, дозволенным ему древним Римским законом — и вновь требуемым от мужей в более поздние века их рыцарским кодексом, — мужчина просто передавал свою жену ее любовнику. Больше не было семейных вендетт по отношению к женщинам; римские граждане были слишком прозаичны для этого.

Однако этикет следовало сохранить. Насилие над женщиной было преступлением и в Риме, и должно было быть искуплено. Изнасилование Лукреции, которому легенда приписывала падение монархии, стало национальным мифом и предостережением: Рим защищал честь своих женщин, и даже сын монарха не осмеливался поднять руку на добродетельную гражданку Рима. При трезвом взгляде, однако, вопрос этого романа был несчастливым для участников. Это было не так, как в «Илиаде», в которой сторона рогатого мужа победила, а сторона соблазнителя проиграла. Здесь все, нападавшие на честь женщины и ее защитники, одинаково пострадали. Тарквинийцы, которые так храбро сражались за Лукрецию, пали, и государственная система пала вместе с ними. Единственная мораль, которую можно извлечь из этого, заключается в том, что не стоит бороться за женщину.

Практичные римляне — а подавляющее большинство римлян были практичными — смогли обратиться к другому прецеденту из героических дней древности. Первое и величайшее сексуальное приключение, описанное в римских летописях, — это легенда о похищении сабинянок. Римляне под предводительством своего царя Ромула пригласили своих соседей, сабинян, на пир в честь бога Консуса. Появились сабиняне со своими женами и детьми. В разгар праздника Ромул подал знак, и римляне напали на сабинянок и прогнали сопровождавших их гостей мужского пола. Война началась между двумя государствами и, похоже, могла плохо закончиться для Рима, когда в последний момент женщины бросились между воюющими сторонами и убедили мужчин примириться и превратить две их страны в одну.

Первая часть этой истории не делает Риму особой чести. Римские историки объясняли массовое похищение нехваткой женщин в Риме, хотя не ясно, почему должен был образоваться такой избыток мужчин. Но даже если мы признаем, что мотивы римлян были демографическими или просто экспансионистскими, это все равно было обычным преступлением, предательством по отношению к гостям на религиозном празднике; речь идёт о самом серьезном преступлении, возможном по моральным стандартам древности.

Похищение сабинянок — это нарушение человеческого и божественного закона, прямо противоположного тому, каким должен быть национальный миф. Сами римляне в этой истории, несомненно, являются злодеями, их противники — ее героями.

Похищение сабинянок. Никола Пуссен.

Развязка легенды, однако, заставляет забыть ее неудачное начало и указывает на мораль истории: женщины, даже если они неправомерно приобретены, составляют сплачивающий, примиряющий элемент между мужчинами и народами. Секс создаёт отношения, которые являются более мощными, чем все узы дружбы и товарищества. Тот, кто хочет победить, кто хочет расширить сферу своего влияния, должен использовать женщин. Так бывает и в высокой политике, и в личной жизни. Женщина — это мост, ведущий от одного рода или семейной группы к другой; она не дает городу распасться на самостоятельные клики. Она сглаживает классовые различия, помогает заключать союзы между политическими противниками и неуверенными друзьями. В прошлом веке республики это было систематизировано. Едва ли существовал договор между ведущими государственными деятелями или генералами, который не был бы скреплен браком, когда одна из договаривающихся сторон брала в жены сестру или дочь другой.

В этом нет необходимости видеть ни пережиток старого матриархата, ни зародыш нового. Умная и амбициозная женщина часто способна оказывать значительное влияние на своего мужа, а через него и на политику. Брут, убийца Цезаря, был полностью под каблуком у своей жены Порции. В общем, однако, это был человек, который носил бриджи в Риме. Даже в политике женщина была предметом торга, приманкой, средством достижения цели. При Империи лишь немногим женщинам удавалось на короткое время получить реальную власть в свои руки в качестве регентов, матерей или жен слабых и некомпетентных правителей; но это были исключительные случаи, и всегда непопулярные. В Риме никогда не было настоящего матриархата. В исторические времена женщины пользовались большим уважением, чем на Востоке или в Греции, но им не разрешалось править.

Важным моментом было то, что в Римской монархии — как при царях, так и в империи — наследование никогда не регулировалось строго по династическому принципу. Монархи обычно желали, чтобы их преемником был один из их сыновей, по возможности старший; но они знали, что это рискованное дело — ни один отец не может гарантировать, что его сыновья способны править. Поэтому они предпочитали завещать трон не родственнику, которому они доверяли, а неспособному или ненадежному члену своей семьи. Они приняли своего кандидата в свою семью как приемного сына или зятя; этого было достаточно, чтобы узаконить его преемственность. Из шести царей после Ромула двое не имели никакого отношения к своим предшественникам, а двое были их зятьями. Один из них, Сервий Туллий, был сыном рабыни. Все это может быть легендой, но такие легенды не могли вырасти в стране, которая придавала большое значение происхождению своих монархов.