Сергей Сорочан - Ромейское царство

В конце XIII — начале XIV вв. в Ромейском царстве начинают делать новые денежные номиналы — выпускавшиеся из чистого серебра, плоские василиконы, равнявшиеся 1/12 прежнего иперпира, биллоновые торнезе из низкопробного серебра, вогнутые медные трахи (трахеи) и плоские ассарии, появившиеся вместо медных тетартеронов, но более тонкие и широкие.

В обычное время, когда беды на время отступали, цены на товары не были высоки. Так, из поздневизантийских задачников следует, что фунт мяса (около 300 г.) стоил всего лишь аспр, по сути дела медяк, в котором серебра было ничтожное количество. За ту же цену можно было приобрети четыре десятка яиц, но курица стоила гораздо дороже — 40 аспров, то есть почти иперпир. Впрочем, в этом «сверхчистом» золотом, имевшем блюдцеобразную, неровную форму, золота почти не осталось — его вытеснила лигатура, примеси не столько серебра, сколько меди и олова. Мёд — единственная известная сладость — стоил 143 аспра за кентинарий (56 килограммов), но куда больше ценились пряности — за фунт перца отдавали в пять раз больше, чем за фунт мяса. На этом фоне неожиданно низко оценивалась лошадь — всего в три четверти перпера, тогда как за морской грузовой корабль надо было выложить 100 пусть обесцененных, но «золотых», то есть стоимость огромного табуна более чем в 130 лошадей. Понятно, почему ромейские торговцы зерном покупали суда, которые продавали в конце мореходного сезона: так было гораздо рентабельнее. Тем не менее, рост цен чувствовался все больше и больше, продукты питания порой дорожали настолько, что дело доходило до откровенной нужды и голода, заставлявших многих затягивать пояса или того хуже — ходить с протянутой рукой.

В целом темпы экономического развития того, что осталось от Византии, стали снижаться. Это постепенно вело к застою, а потом и к отсталости. Наметившееся отставание в торговле и предпринимательстве было следствием такого упадка, а не его причиной. Прежние структуры производства, механизмы обмена Ромейского царства оказались не приспособлены к передовым изменениям, происшедшим в средиземноморском мире, который выходил на дорогу капиталистического развития, энергичного свободного предпринимательства с его ярко выраженными тенденциями индивидуализма и голого практицизма, каких не имела Византия. Ей были жизненно необходимы реформы, более того, перестройка, политическая, хозяйственная и ментальная, дабы справиться с наседавшими врагами и хотя бы поравняться с рвавшимся вперед Западом.

Ремесленная и торговая жизнь все еще била ключом не только в сердце Империи ромеев — ее столице, но и в других городах: Фессалонике, крупнейшем центре Македонии, в хорошо защищенном пелопоннесском порте Монемвасии, а до захвата турками — и в западномалоазийских провинциальных центрах, Смирне, Эфесе, Фокии, Прусе (Брусе), Никее. Кое-где из-за ослабления центральной власти даже наблюдалось давно подзабытое возрождение прав городской автономии, тенденций к самоуправлению.

Но бедой византийских городов было то, что всеми делами городского населения, тех, кого называли астикон , заправляли не организованные в сплоченную коммуну торговцы и ремесленники, а «могущественные» — своевольные магнаты, приближенные царя и разбогатевшее духовенство, имеющие прямые или косвенные контакты с императорским двором. Им принадлежали не только имения, сады и виноградники в пригородах, но и мастерские, мельницы, лавки, рынки, пекарни, портовые сооружения. Они активно втягивались в приносившую экономические выгоды торговлю. По мере ослабления центральной власти в их руки все больше переходила сама имперская власть, администрация, они все в большей мере фактически правили страной, а значит, и ее финансовыми ресурсами, все еще немалыми.

Ниже их, между богачами и многочисленными презренными неимущими, находился плотный слой тех, кого сами ромеи описывали через прилагательное «средние», по-гречески — меси . Это были горожане, средние и мелкие земельные собственники, сдававшие свою землю внаем или арендовавшие чужую, ремесленники, торговцы, лавочники, трактирщики, коммерсанты, имущество которых иногда соперничало с собственностью знати, но которые не имели представительства в городском правлении, тем более связей при дворе и вынуждены были мириться с самоуправством магнатов, узкого аристократического слоя, мало считавшегося с предписаниями все более слабевшей, безавторитетной центральной администрации.

Рассказывают, что солнечным осенним днем 1288 г. в Константинополь на продажу пригнали крупную отару овец из шести сотен голов. У городских ворот ее уже поджидали слуги могущественного вельможи, деспота Иоанна. Они насильно отделили полторы сотни овец, а торговцев скота, пытавшихся отстоять свое имущество, изрядно поколотили. Не помогло даже вмешательство в инцидент служителей градоначальника — эпарха. Впрочем, привратники вовремя успели захлопнуть ворота. Тогда слуги наглого аристократа взялись за топоры и алебарды. Уже готова была завязаться кровавая стычка, когда эпарх удержал своих секироносцев.

На следующий день на место происшествия явился сам разгневанный деспот. На сей раз, он отделил две сотни и приказал их гнать к своему дому, не обращая внимания на вопли, стенания и жалобы избитых, ограбленных торговцев. Эпарх оказался бессильным противостоять такому открытому произволу.

В такой обстановке быстро выветривались прежние патриархально-христианские степенные нравы. Бывший афонский монах-отшельник, Константинопольский патриарх Афанасий I (1289–1293, 1303–1309 гг.) не зря корил в проповедях свою паству, указывая, что греховность ныне торжествует, все обратились к земному и суетному, дух наживы проявляется во всем — даже за свечи, которые следует возжигать в храме, берут несправедливую цену. Что же тогда ожидать от торговцев зерном, вином, маслом? По сути дела, Патриарх справедливо ставил проблему коллективной ответственности ромеев за то гиблое, что происходит с их страной, но две вынужденные отставки Афанасия, которого даже клирики воспринимали только как немытого фанатика во власянице, сами по себе говорят о том, что паства болезненно реагировала на предпринимаемые им усилия, не желая что-либо менять в существующей ситуации.

Горожане стремились разбогатеть любым путем, думая о сиюминутных благах только в этом мире. Казалось бы их должна была интересовать власть, возможность самим распоряжаться судьбой. Но лишь некоторые византийские города получили право самоуправления. Например, Монемвасии, как уже сказано, крупнейшему порту Пелопоннеса, было даровано самоуправление, а также привилегия беспошлинно торговать в Константинополе и других ромейских городах. Некоторыми муниципальными вольностями пользовались балканские города Адрианополь (Фракия), Верроя и Мельник (Македония), Иоаннина и Кроя (Албания), худо-бедно развивавшиеся в XIII–XIV вв. Они получили от василевса ромеев право сбора налогов и стали фактически автономными. Слой, аналогичный западному патрициату, — слой богачей-предпринимателей, торговцев и ремесленников, пробивавших себе дорогу и, главное, осуществлявших городское самоуправление, здесь так и не сложился. Задавленные государством, а еще больше местной знатью, византийские города в массе своей не приобрели настоящих коммунальных вольностей, как на Западе, собственной организации, способной противостоять засилью разбогатевших динатов и коррумпированных чиновников. В этом видится еще одна существенная причина, добавившаяся в быстро пополнявшуюся «копилку» обстоятельств гибели Ромейского царства.