Натан Эйдельман - Твой восемнадцатый век; Прекрасен наш союз…

Книгу открывает «Пушкинский пролог», завершается она рассказом о 26 мая 1799-го, о дне рождения поэта. Первая глава — появление в России Абрама Ганнибала; мы не забываем о нём (автор не позволяет!) и впоследствии: о Крашенинникове ли речь или о Щербатове, о Петре III или о Брауншвейгском семействе, всякий раз находится закономерный повод вспомнить о царском арапе (он, впрочем, «никогда не узнает, что 19 лет спустя в его роду появится мальчишка, который поведёт за собой в бессмертие и потомков, и друзей, и предков…»).

Какие бы сюжеты восемнадцатого столетия ни рассматривались в книге, взгляд автора непременно примечает связь их с жизнью поэта, его судьбой, его раздумьями, творческими замыслами: «Пушкинский род, пушкинская география, пушкинская история выстраиваются в ожидании гения »,— пишет Эйдельман о целом столетии; более того, он пишет о столетии, «за Пушкиным идя»: твой восемнадцатый век в этом плане — пушкинский восемнадцатый век.

«Уходящее столетие прощается с одним из лучших своих творений — тем мальчиком, который через 16 лет на лицейском экзамене вздохнёт о веке Державина:

Тут настала и наша пора распрощаться с осьмнадцатым столетием».

Но, прощаясь со столетием, мы не прощаемся с лучшим его созданием, с мальчиком, с Пушкиным,— нам предстоит взрасти с ним, прожить жизнь его и его товарищей, сыновей этого столетия, продолжавших его и противостоявших ему. Они конечно же обдумывали судьбу людей этого столетия, судьбу отцов, сопоставляли, сравнивали её со своей судьбой; для Пушкина же, питая его творческие замыслы, минувшее столетие было вместе и столетием будущим…

И в устной и в письменной речи Н. Эйдельмана нередко возникали сложности с формой глагольного времени: в одной фразе (и без того непременно энергетически насыщенной) сталкиваются, перебивая друг друга, прошлое, настоящее, будущее. Это тоже от личности, от мироощущения.

В последние годы в его работах властвовали темы нашего тревожного «сегодня». Его манила историческая публицистика, в которой понятие «сегодня» не абсолютизируется, а рассматривается как будущее прошлого и прошлое будущего. И, погружаясь мыслями в события двухсотлетней давности, Н. Эйдельман не упускал этого из виду. Его «странные сближения» — не ловкие «аллюзии», а непрерывность продолжения жизни в её поразительном разнообразии, истории, забавляющейся противоположностями,— горячая наша кровь, текущая в веках. В последней своей книге «Первый декабрист» он смело связывает общим повествованием — о чём давно мечтал — людей далёкого прошлого и наших современников, рисует минувшие события так, как виделись они их участникам, и одновременно показывает их нам из нашего «сегодня», сталкивает оценки вчерашние, нынешние, предсказывает завтрашние. Н. Эйдельман постоянно — в каждой фразе — напряжённо осознаёт, остро чувствует столкновение исторических времён. Его герои, как и сам автор, не живут в прямолинейно разворачивающемся времени-веке — всегда на грани веков!

В. И . Порудоминский

XVIII век был давно. Самые старые люди, которых я знал, родились в 1840—1860-х годах, то есть в середине XIX…

В позапрошлом веке карты мира были совсем не те, что сегодня: белые пятна занимали бóльшую часть Африки, Америки, Азии; Австралия вообще появляется только к концу столетия, Антарктиды нет и в помине. Это была эпоха париков, карет, менуэтов, треуголок; эпоха разума, книг с очень длинными названиями, «Марсельезы» и гильотины; для России же это был век, когда — основан Петербург и выиграна Полтавская битва, восстал Пугачёв и шёл через Альпы Суворов…

В книге «Твой девятнадцатый век» (вышедшей несколько лет назад) я предлагал читателям превратиться для начала всего лишь в 100—150-летних; напоминал, что в прошлом столетии каждый из нас имел сотни ближайших родственников, прямых предков. Я старался доказать, что всем проживающим в конце XX века очень нужен «старичок девятнадцатый» — и отвагой своей мысли, и поэтичностью мечтаний; нужен его смех, его горести, его ярость, его дух.

Теперь же наш путь более далёкий — в 1700-е годы, и читателям предлагается:

1) Срочно сделаться 200—250-летними.

2) Прикинуть, сколько поколений, сколько пра-пра… разделяет нас и тех прямых предков, которые в 1700-х годах, так же как и мы, радовались солнцу и лесу, любили детей, были потомков не глупее, мечтали о лучшем, скорбели о невозможном…

3) Поверить, что при всём при этом мы сегодня окружены такими здравствующими и действующими выходцами из позапрошлого столетия, как университет, академия, флот, журналы, газеты, театр; что многое, очень многое, начавшееся 200—250 лет назад, завершается или продолжается сегодня… Некоторые подробности, попавшие в эту книгу, автор отыскал в старинных фолиантах и в маленьких, похожих на тетрадки газетах XVIII столетия; немалое же число историй ожидало своего часа в архивах Москвы и Ленинграда… В огромных картонах, аккуратных папках там мирно дремлют тетради, листы, письма, записочки, некогда раскалённые от тех мыслей, страстей, идей, что витали, кипели вокруг них, оставляя на бумаге свой след: учёные прошения академика, секретные отчёты губернатора о поведении «известных персон», арестованные и запечатанные документы «крестьянского Петра III-го», «ржавые» по краям листы сочинения «О повреждении нравов в России», сожжённое, но не сгоревшее завещание царицы, копия славного литературного сочинения…

Они дремлют и живут, эти бумаги; в них огромная скрытая энергия позапрошлого столетия; но если подойти, прикоснуться, произнести нужные слова — они просыпаются, говорят, волнуются, кричат. И может быть, кое-что донесётся к читателям этой книги… Огромен XVIII век — сто лет, 36525 дней; однако для этой книги выбраны всего 13 дней — для 13-ти глав, да ещё один день — для пролога и эпилога.

Итого, из целого столетия две недели!

14 дней, в течение которых и вокруг которых живут, действуют, пишут, разговаривают, нам загадывают загадки следующие немаловажные лица (в порядке появления) :

Пётр Великий, Абрам Ганнибал, Бирон, Степан Крашенинников, Брауншвейгское семейство, Ломоносов, царица Елизавета Петровна, Пугачёв, царь Пётр III, Михаил Щербатов, Екатерина II, Александр Бибиков, братья Панины, Денис Фонвизин, наследник — позже царь Павел, Зубовы, наконец Александр Сергеевич Пушкин: хотя и прожил он в XVIII столетии всего 19 месяцев, но так знал, так чувствовал время отцов и дедов, что может считаться их «почётным современником», незримым председателем.