Натан Эйдельман - Твой восемнадцатый век; Прекрасен наш союз…

Итак, любопытство Александра II к запискам прабабки в конце концов обернулось тем, что эти записки читала с 1859-го вся Европа и, тайком, Россия…

Приближалось столетие того дня, когда Павел I впервые увидел документ об убийстве своего отца, а также завещание своей матери и её мемуары. Однако ещё и 19 декабря 1891 года Главное управление по делам печати запретило две части серьёзной научной книги В. А. Бильбасова «История Екатерины II» — «по оскорбительности для памяти царствующих особ империи последней половины XVIII века». Готовую книгу (3000 экземпляров) задержали в типографии. Тогда-то праправнук Екатерины Александр III пожелал лично ознакомиться с мемуарами Екатерины II, после чего наложил на них «дополнительный запрет».

Лишь революция 1905 года, ослабившая цензурное раздолье, позволила перепечатать в России текст записок Екатерины, изданных Герценом полвека назад. А в 1907 году вышел последний, XII том академического издания сочинений императрицы. Любопытно, что даже в строго научном издании, где текст записок помещался на французском языке, без перевода, всё-таки несколько отрывков было выпущено…

Так завершалась сложная, «детективная» история воспоминаний Екатерины II; история длиною в полтора века…

И тут, мы полагаем, наступает время вспомнить о попугае [21] Эту историю автор книги слышал от профессора С. А. Рейсера и учителя Г. Г. Залесского, которые узнали её непосредственно от участника описываемого события. Два рассказа расходятся в некоторых деталях, но сводятся в единую версию. .

В последние дни 1917 или в начале 1918 года отряд красногвардейцев обыскивал петроградские аристократические дворцы и особняки. В доме светлейших князей Салтыковых их приняла глубокая старуха, неважно говорившая по-русски и как будто несколько выжившая из ума. Командир отряда, происходивший из дворян, но давно порвавший со своим сословием, на хорошем французском языке объяснил княгине:

— Мадам! Именем революции принадлежавшие вам ценности конфискуются и отныне являются народным достоянием.

Старуха не стала возражать и даже с некоторой весёлостью покрикивала на красногвардейцев за то, что они пренебрегали кое-какими безделушками и картинами.

После того как было отобрано много драгоценностей и произведений искусства, старуха внезапно потребовала:

— Если вы собираете народное достояние, извольте сохранить для народа также и эту птицу.— Тут появилась клетка с большим, очень старым, облезлым попугаем.

— Мадам,— ответил командир с предельной вежливостью,— народ вряд ли нуждается в этом (эпитета не нашлось) попугае.

— Это не просто попугай, а птица, принадлежавшая Екатерине II.

— ???

— Стара я, батюшка, чтобы врать: птица историческая, и её нужно сохранить для народа.

Старуха щёлкнула пальцами — попугай вдруг хриплым голосом запел: «Славься сим Екатерина…» — помолчал и завопил: «Платош-ш-ш-а!!»

Командир на старости лет хорошо помнил это удивительнейшее происшествие. 1918 год, революция, красный Петроград — и вдруг попугай из позапрошлого века, переживший Екатерину II, Павла, трёх Александров, двух Николаев, Временное правительство. Платоша — это ведь Платон Александрович Зубов, последний, двенадцатый фаворит старой императрицы, который родился на 38-м году её жизни (в период первого фаворита Григория Орлова), а через 22 года,— с того лета, как началась революция во Франции, Платон Зубов уж во дворце «ходил через верх» (именно так принято было выражаться), светлейший князь Потёмкин, услыхав, схватился за щёку: «Чувствую зубнуюболь, еду в Петербург, чтобы зубтот выдернуть». Однако не выдернул, умер, а Зубов остался, и во дворце шептали, что императрица наконец-то обрела «платоническую любовь».

Бедного и усердного чиновника из украинских казаков Дмитрия Трощинского Екатерина за труды награждает хутором, а потом прибавляет 300 душ. Испуганный Трощинский вламывается к царице без доклада: «Это чересчур много, что скажет Зубов?»

— Мой друг, его награждает женщина, тебя — императрица…

Как бы то ни было, но Платон Александрович в 1790-х годах находился в такой силе, что генерал-губернаторы только после третьего его приказания садились на кончик стула, а сенаторы смеялись, когда с них срывала парик любимая обезьянка фаворита, и он сам смеялся, полуодетый, ковыряющий мизинцем в носу; играя же в фараон, случалось, ставил по 30 тысяч на карту. И мог абсолютно всё: однажды небрежно подписал счёт на 450 рублей, представленный Императорской академии художеств механиком и титулярным советником Осипом Шишориным:

«По приказанию вашей светлости сделан мною находящемуся при свите персидского хана чиновнику искусственный нос из серебра, внутри вызолоченный с пружиною, снаружи под натуру крашенный с принадлежностями…»

«Санкт-Петербургские ведомости» регулярно извещали о продаже у Кистермана в Ново-Исаакиевской улице «портрета его светлости князя Платона Александровича Зубова», но — никаких сообщений о продаже прежнего товара — портретов Потёмкина, Орлова….

Отряд сдал попугая вместе с драгоценностями; из музея им вослед неслось: «Платош-ш-ш-а!»; командир ушёл на фронт, а когда год спустя оказался в Петрограде, узнал, что попугай погиб от возраста или непривычного питания.

История, как сказали бы в старину, философическая…

1800 году и XVIII веку оставались последние месяцы. Тяжёлая, мокрая осень. «И погода какая-то тёмная, нудная,— пишет один из современников.— По неделям солнца не видно, не хочется из дому выйти, да и небезопасно… Кажется, и бог от нас отступился». Плац-парады, фельдъегери, аресты, разжалования. На больших столичных улицах установлены рогатки; позже девяти вечера, после пробития зори, имели право ходить по городу только врачи и повивальные бабки. 28 октября издан приказ об аресте 1043 матросов на задержанных в русских портах английских судах. Война с Англией вот-вот начнётся. Дворянство не желает этой войны; оно не желает и этого царствования; правда, русские войска во главе с Суворовым совершили замечательный поход в Италию и Швейцарию, но главные события разыгрываются внутри страны. Новый царь стремится совершенно переменить дух российского дворянства, полностью его перевоспитать. Вместо довольно свободной, весёлой, роскошной жизни, которую привилегированное сословие вело в течение долгого царствования Екатерины II, наступило время угрюмое, суровое: за малейшую провинность лишали дворянства, ссылали в Сибирь; аристократов обложили налогами, в то время как крестьяне получили даже некоторые послабления… Когда один дипломат пытался защитить опального русского вельможу и сказал, что это очень важный господин, Павел отвечал: «У меня важен только тот, с кем я говорю и пока я с ним говорю!» Недовольные дворяне распускали слух, что царь сошёл с ума, но это была неправда. Павел просто хотел быстро переменить всю жизнь России. Он не раз восклицал, что у французов, казнивших короля Людовика XVI, у якобинцев есть своя идея — свобода, равенство, братство, а у старого, феодального мира такой идеи нет. Павлу казалось, что он знает такую идею: рыцарство! «Благородное неравенство против злого якобинского равенства». Царь-рыцарь силой хотел превратить всё русское дворянство в некий огромный рыцарский орден. Именно поэтому он обращал большое внимание на форму, на парады, этикет — ведь всё это было свойственно средневековым рыцарям. Именно поэтому он предлагает (полушутя, полусерьёзно) заменить европейские войны простыми поединками королей и первых министров: чья возьмёт, тот и прав… Однажды к царскому дворцу подъехала кавалькада людей, облачённых в форму мальтийского ордена, и, как в старинных рыцарских романах, обратилась к Павлу с просьбой быть их верховным повелителем и покровителем. Павел согласился, и на несколько лет в России был введён рыцарский орден святого Иоанна Иерусалимского с характерной эмблемой восьмиконечного мальтийского креста; далёкая Мальта была тоже взята под эгиду русской короны, и Англия, захватившая остров, оказалась вследствие того на грани войны с Россией.