Павел Щеголев - Первенцы русской свободы

Верно. Надворный советник А. Ивановский.

1 ря [342]1825 года император Николай Павлович подписал оставшийся неопубликованным указ на имя военного министра [343]. Этим указом учреждался комитет для следственных изысканий о злоумышленных обществах, под председательством военного министра графа Татищева. Членами комитета или, как обыкновенно говорили, следственной комиссии были назначены: великий князь Михаил Павлович, князь Голицын и генерал-адъютанты: Голенищев-Кутузов, Бенкендорф и Левашов. Впоследствии к ним были присоединены дежурный генерал Потапов, начальник главного штаба барон Дибич и Чернышёв. Комиссия деятельно принялась за розыски. Журналы комиссии представлялись государю и все исходящие бумаги подписывались военным министром. На первых же порах комиссии пришлось сделать очень много постановлений об аресте и привлечении к делу. Заподозренные свозились в Петербург со всех концов России.

Фамилия Грибоедова в первый раз в комитете была произнесена 23 декабря. Князю Трубецкому был предложен следующий вопрос: «не существуют ли подобные (т. е. тайные) общества в отдельных корпусах и в военных поселениях и неизвестными вам их члены?» Трубецкой дал следующий ответ: «Мне неизвестно, чтоб подобные общества существовали в отдельных корпусах или в военных поселениях. Я знаю только, что в 1-м корпусе есть полковник Вольский, с которым я не знаком. В других же корпусах я наименовал кого знал. Г<���енерал>-м<���айор> князь Волконский говорил мне, что есть или должно быть, по его предположению, какое-то общество в Грузинском корпусе, что он об этом узнал на Кавказе, но он неудовлетворительно о том говорил и, кажется, располагал на одних догадках. Я знаю только из слов Рылеева, что он принял в члены Грибоедова, который состоит при генерале Ермолове; он был летом в Киеве, но там не являл себя за члена; это я узнал в нынешний мой приезд сюда» [344].

Очевидно, это показание и дало повод привлечь к делу Грибоедова. В журналах комиссии этот повод указан не совсем точно. В протоколе IX заседания 26-го декабря сказано, что комиссия, выслушав письменные ответы Рылеева и допрос кап.-лейт. Бестужева и штабс-капит. Бестужева, положила взять под арест целый ряд лиц, оказывающихся, по их показаниям, соучастниками в обществе мятежников, и в том числе Грибоедова [345]. На самом деле, только в ответах Рылеева мы находим некоторые основания для постановления комиссии об аресте Грибоедова. 24-го декабря комиссия предложила Рылееву, между прочим, следующий вопрос: «когда и где вы приняли в члены Грибоедова?» Рылеев в своём показании дал следующий ответ: «Грибоедова я не принимал в Общество: я испытывал его, но, нашед, что он не верит в возможности преобразовать правительство, оставил его в покое. Если же он принадлежит Обществу, то мог его принять князь Одоевский, с которым он жил, или кто-либо на Юге, когда он там был» [346]. Как видно из письменных ответов Александра Бестужева, данных, правда, значительно позже, он был далёк от оговора Грибоедова. Очень трудно допустить оговор со стороны Николая Бестужева как по содержанию его позднейших показаний в комиссии, так и по его личному характеру. Несомненно, комиссия, делая постановление об аресте Грибоедова, руководствовалась только показаниями Трубецкого и Рылеева.

Уже 27-го декабря последовало высочайшее разрешение на приведение в исполнение постановления комиссии [347]. Пока шла бумага об аресте Грибоедова на Кавказ к Ермолову, пока его вёз фельдъегерь, следственная комиссия добыла следующий материал для обвинения Грибоедова.

21-го января 1826 года князь Евгений Петрович Оболенский обратился к государю с всеподданнейшим письмом. Замечательно цельный и искренний человек, он не вынес формальностей следствия и совершенно не был в состоянии остаться на обычной точке зрения подследственных, не был в состоянии говорить лишь немногое, умалчивать о многом, и поэтому решил сказать всё, что он знал. Он писал:

Ваше императорское величество

всемилостивейший государь!

Удостоившись получить ныне прощение царя небесного, и предстать ему с успокоенною совестию, я первым долгом поставляю пасть к ногам твоим, государь всемилостивейший, и просить тебя не земного; но душевного христианского прощения.— Как вышний мой судия земной, накажи меня за поступки мои: с терпением и любовью снесу я бремя тобою на меня наложенное; но, как отец твоих подданных, воззри на моё сердце, на мои намерения, и если ты не найдёшь злобы; в последних своекорыстия; то изреки прощение в душе заблудшему сыну твоему: я может быть никогда не удостоюсь услышать сие слово от тебя: но верь, о государь, что я ныне, по чувствам моим, достоин оного.

Ныне, одна вина осталась у меня пред тобою: — Доселе я представил Комитету, тобою учреждённому, только имена тех членов нашего общества, коих скрыть мне было невозможно, по поступкам их, или личным сношениям: — прочие остались скрыты в сердце моём: — Моё молчание ты счёл может быть, о государь, преступным упорством. Осмеливаюсь самого себя поставить судьёю поступка моего. Члены общества приняв меня в сотоварищи свои, честному слову моему, и клятвенному обещанию, вверили честь, благоденствие и спокойствие как каждого из них; так и семейств, к коим они принадлежат. Мог ли я тою самою рукою, которая была им залогом верности, предать их суду тобою назначенному, для сохранения жизни своей или уменьшения несколькими золотниками того бремени, которое промыслом Всевышнего на меня наложено. Государь, я не в силах был исполнить сей жестокой обязанности: — Но вера, примирив меня с совестию моею, вместе с тем представила высшие отношения мои; милосердие же твоё, о Государь, меня победило. В то время когда я лишился всех надежд, когда темница сделалась мой мир, а голые стены оной — товарищами моей жизни, манием благотворной руки твоей, письмо отца моего, как ангел-утешитель, принесло спокойствие и отраду душе моей. Благодаяние твоё, монарх милосердый, воззрение твоё на мольбу семидесятилетнего старца [348], останется незабвенным в душе моей. И потому, видя в тебе не строгаго судью, но отца милосердаго, я, с твёрдым упованием на благость твою, повергаю тебе жребий чад твоих, которые не поступками, но желаниями сердца могли заслужить твой гнев.

Прости, о государь, если я на несколько минут обратил внимание твоё на несчастного страдальца; но глас совести моей был для меня выше всех земных приличий, и потому воззри милосердым оком,

всемилостивейший государь

на верноподданного твоего

князя Евгения Оболенского.

21-го января 1826 года.

К этому письму был приложен длинный описок всех бывших членами тайного общества; в их числе был записан и Грибоедов. О нём князь Оболенский сообщал, что «он был принят месяца два или три пред 14-м декабрем, и вскоре потом уехал: — Посему действия его в обществе совершенно не было» [349].