Анри Пиренн - Средневековые города Бельгии

Таким образом, стала неминуемой война, в которую оказались втянутыми все князья левобережных областей Нижнего Рейна. Вместе с тем она должна была дать Иоанну Брабантскому повод нанести решительный удар. Он купил у Адольфа Бергского его права. Это равносильно было объединению против Брабантского герцога различных претендентов; он знал это, но чувствовал себя достаточно сильным, чтобы справиться с предстоящей ему задачей.

Кельнский архиепископ, Зигфрид Вестербургский, со своей стороны, вступил в союз с врагами герцога. Таким образом, оба самых могущественных князя Лотарингии оказались втянутыми в серьезную борьбу друг с другом, исход которой должен был наконец решить, кому будет принадлежать гегемония между Рейном и Маасом. Одно время пламя войны чуть не охватило всю территорию Нидерландов. В 1288 г. граф Фландрский объединился с Рено Гельдернским, ставшим его зятем, а через него с кельнским архиепископом. Как и во времена Генриха I, Брабант очутился под угрозой одновременного вторжения с востока и запада. Положение было тем более чревато опасностями, что льежский епископ, сын графа Фландрского, мог быть со своей стороны вовлечен в борьбу.

Но Иоанн сумел справиться с нависшей угрозой. Что касается Фландрии, то он обеспечил себе против нее помощь Флоренция Голландского, а льежского епископа он заставил соблюдать нейтралитет, заключив договор дружбы с городским населением его столицы. В конце концов ему даже удалось привлечь на свою сторону не только их, но и графов Юлихского и Клевского, путем обещания им части завоеваний, которые он сделает в Гельдерне.

Восстание кельнцев против архиепископа Зигфрида — восстание, которого с таким нетерпением ожидал герцог, давно уже поддерживавший тайные связи с городом, — привело к открытию военных действий. Сопровождаемый брабантской конницей и отрядами городской милиции Лувена, Брюсселя, Антверпена, Тирлемона, Жодуаня и Нивелля, Иоанн, присоединив еще по пути льежские, клевские и юлихские войска, направился прямо к Рейну. Этот смелый поход в глубь враждебной страны, казалось, неминуемо должен был привести к его гибели. Архиепископ уже видел его в своей власти. Он, смеясь, сравнивал его с выброшенным на берег китом, в которого остается только бросить гарпун [444]. Однако пока Зигфрид собирал вокруг себя своих вассалов и своих союзников, в лагерь Иоанна стекались кельнские горожане и крестьяне из графства Берг. Он выдавал себя за блюстителя мира, заявляя, что он явился сюда только для восстановления его [445], настаивал на святости своего дела и передавал его в руки провидения.

В ожидании прибытия своих врагов он осадил замок Ворринген, где с рейнских судов взимался ненавистный кельнским купцам налог. Именно под стенами этой крепости и завязалось 5 июня 1288 г. сражение. С невероятным ожесточением оно продолжалось весь день. Брабантцев было численно меньше, но они с лихвой возмещали этот недостаток превосходством своей тактики. Получив выучку на турнирах и боях на копьях, они привыкли к передвижению все фронтом и к атакам сомкнутым строем. Когда они увидели врага, бросающегося врассыпную на них, они поняли, что их дело выиграно. « Si comen dunne ende wide » («Они идут редким и широким строем»), — радостно воскликнул сир Лидекерке [446], и сомкнутыми эскадронами ( scaren ) тяжелая кавалерия ринулась в бой, призывая кличем: « Dick! Dicke! » (плотнее!), не допускать прорыва своих рядов.

Последовавшая за этим рукопашная схватка была ужасна. Около трех часов кельнцы и бергенцы атаковали войска архиепископа с фланга, и это решило исход сражения. 1200 человек легли на поле битвы. Архиепископ и граф Гельдернский попали в плен, граф Люксембургский и его братья были в числе убитых, и в то время как жалкие остатки побежденных спасались бегством, брабантские трубачи радостно били сбор.

(«Какой вкусной показалась еда после этих дел».)

Сражение при Воррингене встретило широкий отклик в Нидерландах. Оно стало сюжетом ряда французских и фламандских песен и вызвало особенный энтузиазм у горожан, которые видели в нем победу, одержанную к вящей выгоде торговли над разбойниками с большой дороги [448]. Эта победа окружила в Брабанте династию ореолом славы, более ярким, чем когда-либо, и укрепила и без того уже прочные узы, связывавшие ее с населением. Но она особенно усилила ее внешний престиж и ее территориальное могущество.

Поражение Зигфрида было началом упадка политического значения кельнских архиепископов. Их влиянию в левобережных областях Рейна нанесен был удар, от которого им уже никогда не суждено было оправиться. Отныне они перестали вмешиваться в дела Нидерландов, и брабантское влияние безраздельно царило теперь в восточной Лотарингии. Гельдерн был надолго выведен из строя. Что касается Лимбурга, то он перестал существовать как независимое княжество: он был присоединен к Брабанту, от которого ему предстояло отделиться только в конце XVIII века. Снова, как когда-то, существовал только один лотарингский герцог…

Завоевание Лимбурга сделало Иоанна I хозяином того самого торгового пути из Германии в Нидерланды, за который столько времени ломали копья его предки. Брабантские князья владели теперь всем течением Мааса. Одновременно они окружили тесным кольцом своих владений Льежское княжество, и потому им нечего было больше бояться, как когда-то, враждебности епископов.

С политической точки зрения сражение при Воррингене окончательно утвердило независимость Брабанта от Германской империи. Присоединение Лимбурга воочию показало, что герцог совершенно не считался с решениями своего сюзерена, ибо Рудольф Габсбургский формально признал права Регинальда Гельдернского на эту территорию. Впрочем, Рудольф не делал никаких попыток вмешаться. Он вынужден был занять такую же позицию по отношению к Иоанну I, как Людовик VI Французский в XII веке по отношению к Теодориху Эльзасскому.

Но едва только Рудольф Габсбургский предоставил Лотарингию самой себе, как Филипп Красивый поспешил занять освобожденное им место. Именно он примирил Иоанна I с Гюи де Дампьером, приведенным в ярость победой при Воррингене; он же выступил в качестве посредника при заключении мира между Брабантской и Люксембургской династиями. Если присмотреться к той роли, которую он играл в то время в Нидерландах, то можно было, пожалуй, подумать, что князья Германской империи, дела которых он улаживал, являлись его вассалами. Он был в их глазах, пользуясь выражением ван Гелю,

(«Самым могущественным человеком на свете»).

Не следует, однако, думать, что Иоанн I был простым орудием французской политики. Хотя он и поддерживал самые сердечные отношения с французскими королями, хотя он дважды сопровождал Филиппа III в Арагон и хотя он доводил свою почтительность по отношению к советникам Филиппа Красивого до чрезмерной угодливости, тем не менее он всегда считал Капетингскую династию только очень могущественной и потому чрезвычайно полезной союзницей. Он исходил в своем поведении лишь из интересов своей династии и своей страны. Он выделялся из среды своих соседей ясностью и последовательностью своей позиции. Уверенный в своих силах, он хотел быть полным хозяином своих планов на будущее и сохранить в неприкосновенности свою независимость. Когда к концу своего правления он стал свидетелем подготовки новой войны между Францией и Англией, то он не примкнул ни к одной из сторон, а решил в подходящий момент выйти из состояния нейтралитета, чтобы подороже продать свой союз, или заставить заплатить за свое посредничество. Последние годы жизни он впадал временами в глубокую задумчивость, очнувшись от которой, он начинал развивать к величайшему изумлению своих близких грандиозный план, который ему не суждено было осуществить [450]. Но он завещал свою политику своим преемникам. Его внуку Иоанну III предстояло сыграть в XIV веке ту роль, которую он готовил для самого себя.