Светлана Мрочковская-Балашова - Она друг Пушкина была. Часть 2

В записях Лихтенштейна и Фикельмон встречается имя, всё ещё не введённое в пушкинистику, — барон де Бургуэн, сотрудник французского посольства. В этом смысле его коллеге Лагрене повезло больше — о нём в мемуаристике сохранилось немало сведений.

Достойный и серьёзный Бургуэн (выражение Смирновой-Россет), без сомнения, был знаком с Пушкиным. Барон Поль-Шарль Амабль (1791—1864) был полномочным министром и в периоды отсутствия Мортемара в Петербурге исполнял должность посланника. Приведу запись Долли Фикельмон, сделанную в первые дни после приезда в Россию — 8 июля 1829 года:

Лагрене и де Бургуэн — оба из французского посольства — с первого взгляда производят совсем различное впечатление; первый — самодовольный и самоуверенный человек , который ни в чём не сомневается и с удовольствием сыплет потоком слов — смеси суетности и легкомыслия; у второго — особая мягкость в способе выражения и голосе , которую подтверждает каждое его слово. Он и выглядит столь же любезным и приятным. Лагрене — молодой , с красивым лицом. Бургуэн — в более зрелом возрасте. Он некрасив, его единственное очарование — в этой исключительной мягкости. И тем не менее,ухаживания первого — досадны [239], а второго — льстят. Он проявляет внимание к Лили (Елене Захаржевской. — С. Б .), которая была очень тронута этим. Меня это раздражает , ведь она выходит замуж за другого человека и приедет сюда венчаться.

Ещё одно малоизвестное лицо — мадам Сен-Адельгонд. Пушкин, посещавший дом французского посланника, конечно же, общался и с его экстравагантной невесткой. Вот нарисованный гр. Фикельмон её портрет:

Познакомилась с мадам Сен-Альдегонд, родственницей и приятельницей мадам де Мортемар [240], жены французского посла. Всё ещё видно, что была очень красивой женщиной, но вместе с тем напоминает старую французскую кокотку из тех, что видим на сцене. — Запись 29 июля 1829 г.

6 августа супруги Фикельмон присутствуют на большом званом обеде у Мортемара. Долли была уже много наслышана о посланнике. Это чувствуется по её реплике — он более постоянен, чем я себе представляла . Воображение Фикельмон явно волнует родственница Мортемара. Долли вновь почти дословно повторяет своё первое о ней впечатление — о следах былой красоты и сходстве с кокоткой — и добавляет: Впрочем, она разговаривает непринуждённо и весело. Её маленькие дочери прелестны. На обеде присутствовал и г-н Беарн: У месье Беарна, племянника посла, интересная внешность. Несколько лет назад при очень трагических обстоятельствах потерял жену, и этим легко объясняется меланхолическое выражение его лица.

На минеральных водах в Бадене в 1843 г. Смирнова вновь встретилась с Беарном — в то время представлявшим французскую миссию в Гессене. Он всё ещё не женился. В Бадене у него начался роман с Клеопатрой Трубецкой, вдовой князя Петра Петровича Трубецкого — знакомого Пушкина, бывшего начальника Одесского таможенного округа. В то лето в Бадене, этом первом отечестве русских в Германии , как обычно, собрался весь петербургский «бомонд» — вел. княгиня Елена Павловна с супругом, Свистуновы, Василий Шереметев, П. Д. Киселёв, Валерьян Платонов. Сюда же приехал из Рима Гоголь. Компания Смирновой, в которую вошёл и Гектор де Беарн, весело и беззаботно проводила время. Изощрялись в остротах, подтрунивали друг над другом. Беарна звали «бубновым валетом» — вторая часть его титула — comte de Galiard — соответствовала французскому названию этой карты. Как-то раз Смирнова упомянула, что хорошо знала его ещё по Петербургу. Можно предположить, что Пушкин встречался с племянником Мортемара и в доме посла, и у Фикельмон, и у Смирновой.

Очень скоро Фикельмоны сблизились с французским посланником. Дневник Долли содержит немало сведений о Мортемаре и позволяет уточнить периоды его пребывания в Петербурге.

25 сентября 1829 г.: Мы видимся всё чаще с месье Мортемаром. Верно, что переживания могут пойти на пользу, по крайней мере кое-кому, — это доказывает факт, что с отъездом мадам Сен-Альдегонд (супруга посла — Долли впервые называет её девичьим именем) он стал любезным и разговорчивым. Раньше от него слова не услышишь, сейчас он пытается любезничать и при этом довольно удачно.

29 октября 1829 г.: Месье де Мортемар немного утешил меня за досадный вечер (у Гурьевой). Несмотря на холодный и сонливый вид, он умеет смеяться и быть весёлым.

24 января 1830 г. французский посланник дал обязательный во время карнавального сезона бал — тот самый, на который был приглашён и Пушкин. Из-за отсутствия супруги Мортемара графиня Фикельмон исполняла роль хозяйки. Как это часто делала на приёмах у Геккерена.

Большой официальный бал у Мортемара. Я встречала гостей и, к несчастью, с ужасной головной болью! Зала — большая, но с плохим распределением, не особенно красива и довольно плохо освещена. Двор здесь тоже присутствовал, вопреки нерасположению великой княгини [241], которая в этот день выкинула. Императрица была не столь весела, как обычно. Принц Альберт [242] был болен. Только император выглядел красивее, чем когда-либо.

10 марта 1830 г.: Фикельмон разболелся по-настоящему — сильный кашель с температурой. Несмотря на это, вчера мы дали обед на 30 человек — прощальный обед для Мортемара накануне его отъезда.

22 апреля 1830 г.: Вчера бал во дворце по случаю именин императрицы. Танцевали в одной из зал Эрмитажа. Никогда не предполагала, что картинная галерея может быть столь подходящей для танцев и так хорошо освещена. Бал был чудесным, непринуждённым, естественным. Я даже позабыла, что мы находимся во дворце, — так хорошо чувствовала себя там. Только блеск и красота всего вокруг напоминали, что мы танцуем в императорском дворце . <���…> На этом балу из дипломатического корпуса присутствовали только послы с жёнами. На нём месье де Мортемар простился с обществом. Очень сожалеем о нём. Нам его будет очень не хватать. Не знаю другого человека, кто выигрывал бы так от ближайшего знакомства и с каждым разом всё меньше бы походил на себя прежнего, чем месье де Мортемар. При первой встрече он кажется холодным, как ледышка, сдержанным, с трудом выражающим мысли, скучным. Но когда его хорошо узнаешь, он оказывается самым добросердечным, самым словоохотливым, я бы даже сказала, самым большим сумасбродом. Он военный по душе, при этом пристрастный. Он настоящий конституционалист, и прежде всего — французский. Я очень дружески к нему расположена, чтобы пожелать ему поступить в Министерство (иностранных дел), для которого, искренне убеждена, он не создан.