Евгений Воробьев - Москва. Близко к сердцу (Страницы героической защиты города-героя 1941—1942)

Пядь, объясняет нам словарь Даля, — старинное русское слово: протяженье меж большого и указательного перстов; мера в четверть аршина.

Нетленна память народа о событиях горестного 1941 года, когда под Москвой земля становилась последней пядью на наших тропах, проселках и шоссе. Александр Твардовский с горечью сказал о той земле, истоптанной разношенными сапогами пехоты:

Его страстный призыв к стойкости сродни словам политрука Василия Клочкова в бою у разъезда Дубосеково.

16 ноября в районе разъезда Дубосеково взвод четвертой роты 1075-го стрелкового полка 316-й дивизии Панфилова в ожесточенном бою подбил и сжег 18 вражеских танков.

Отличились бронебойщики, они метко бросали противотанковые гранаты, бутылки с горючей смесью. Бой длился свыше трех часов, редели ряды защитников, кончались боеприпасы. Навстречу тяжелому танку поднялся политрук роты Василий Клочков со связкой гранат в руке. Сквозь скрежет гусениц оставшиеся в живых услышали его призыв, который обрел легендарное бессмертие:

— Велика Россия, а отступать некуда — позади Москва!

Прежде чем Клочков упал, пронзенный пулей, ему удалось гранатой перебить гусеницу танка.

Истребители танков не позволили фашистам прорвать фронт, выйти к Волоколамскому шоссе. Всем 28 участникам боя было присвоено звание Героя Советского Союза. Считалось, что все они сложили головы. Но позже выяснилось: четверо героев остались живы. На другой день после боя разведчики подобрали в соседней роще контуженного Григория Шемякина и Иллариона Васильева с перебитыми рукой и ногой. Иван Шадрин и Дмитрий Тимофеев, тяжело раненные, попали в плен.

До войны мало кто слышал о железнодорожном разъезде Дубосеково, в семи километрах юго-восточнее Волоколамска. Ныне он вошел в историю Великой Отечественной войны…

Фронтовой корреспондент "Красной звезды" Павел Трояновский рассказал мне о звонке в редакцию командующего артиллерией 16-й армии генерал-майора Казакова:

— В этот же день мы с Василием Ивановичем Казаковым прочитали в штабе армии материалы о бое 3-й батареи 694-го артиллерийского противотанкового полка. Батарея уничтожила четырнадцать танков, потеряв в бою все орудия и почти весь личный состав. Оставшиеся в живых чаще других называли имя рядового Ефима Дыскина, наводчика орудия.

На столе перед генералом Рокоссовским лежал наградной лист. Из него я узнал, что Ефим Дыскин до войны жил и учился в Брянске, окончил 10 классов средней школы, мобилизован 22 июня…

В штаб полка, стоявшего на опушке березовой рощицы, вела узкая и неглубокая траншея. Чтобы обезопасить себя от пуль снайперов и осколков, надо было идти, изрядно нагнувшись… Утром 16 ноября враг действительно начал наступление, и оно оказалось страшным для полка… Вот возвышенность, где третья батарея стояла насмерть. Вот подбитые фашистские танки. Вот колеса дыскинского орудия. И всюду — воронки от снарядов и бомб, осколки, осколки… Земля и воздух, казалось, еще не остыли от накала боя… Через два дня в "Красной звезде" появилась моя корреспонденция о третьей батарее… Через какое-то время из омского госпиталя пришло письмо; главный врач сообщал, что упомянутый в моей корреспонденции наводчик орудия Ефим Анатольевич Дыскин жив и находится у них на излечении. По ряду причин встреча с Дыскиным состоялась только после войны. Я попросил его рассказать о том памятном дне. Дыскин очень разволновался: легко ли человеку вспоминать такой бой? Минуты, равные всей жизни… На батарее осталось в целости лишь его орудие, а из всех расчетов — он и Гусев. На них шло восемь вражеских танков. Гусев подносил снаряды… Выстрел! Загорелся один танк. Второй выстрел. Подбит второй. Враг увидел, что перед ним орудие-одиночка. И шесть танков, минометы и крупнокалиберный пулемет открыли по орудию огонь… Гусев упал на полпути от снарядного ящика к орудию. Дыскин поднял выпавший снаряд, зарядил пушку и долго прицеливался в третий танк: он ближе всех и мог раздавить орудие… Машина задымилась и взорвалась. Дыскин бросился за новым снарядом и увидел в траншее политрука Бочарова. "Беги к орудию! — закричал политрук. — Снаряды буду подносить я…" Что-то острое вонзилось в спину. Дыскин все же навел орудие на четвертый танк. Огонь! Танк застыл на месте, задымил. Адская боль пронзила спину, новая рапа. А перед ним еще танк. Дыскин стреляет почти в упор и опять удачно. Потерял сознание, но только на мгновение! Он успел сделать еще два выстрела. И тут упал Бочаров. Дыскин сделал к нему шаг, но увидел еще один, восьмой танк. Шатаясь, пошел за снарядом. Из последних сил вернулся к орудию, успел сделать выстрел и упал, теряя сознание… Орудие замолчало. В дивизионе, а затем в полку сочли, что Дыскин погиб. Но санитары заметили — в покалеченном теле солдата теплится жизнь, и доставили его в медсанбат" [6] Ефиму Анатольевичу Дыскину присвоили звание Героя Советского Союза посмертно. Через некоторое время в Указ внесли поправку. Ныне Е. А. Дыскин — доктор медицинских наук, начальник кафедры Военио-медицинской академии, генерал-майор медицинской службы. …

Нашел я Хаметова на марше. Полк выдвигался на новый рубеж, на берег Рузы. Заслуженный "максим" и коробки с патронами погрузили на повозку. По обочине дороги шагали в валенках и полушубках номера расчета, лишь на повозочном — шинель и сапоги.

— Садись, Максим, подвезу, — уже несколько раз предлагал повозочный.

Валиулла Хаметов, которого все называли Максимом, еще не окреп после госпиталя, но от приглашения отказывался. Может, ему неудобно поддерживать со мной беседу, сидя на повозке?

Бледность проступала на смуглом лице, кожа туго обтянула скулы. Пока он лежал в госпитале с рукой в лубке, его командир роты лейтенант Кочергин стал гвардии старшим лейтенантом, а сам он, сержант, стал гвардии старшим сержантом!

Шагал подтянутый, не отставая от колес, а вспоминал о бое под Городищами с огоньком в блестящих, слегка раскосых глазах.

Рассказывал без самодовольства и пренебрежения к противнику, отдавая должное упорству солдат дивизии "Рейх". При этом критически оценивал свое поведение (Хаметов сказал "работу"). Разрешил расчету погреться в деревне! Хаметов с досадой махнул рукой, будто отмахнулся от самого себя, непредусмотрительного, беззаботного: что, мол, требовать от новичка, каким он был под Городищем, молодо-зелено. Ведь еще в начале осени он участвовал в учениях на Дальнем Востоке и стрелял на полковом стрельбище по фанерным мишеням.

Каждый раз, когда вода закипала, Хаметов сгребал руками снег и набивал в кожух "максима" через узкое наливное отверстие. В ложбинке намело снегу щедро, а вот на взгорках он успел покрыть землю тонким слоем. К, тому же рассыпчатый снег никак не уминался в руках. И все-таки необходимо остудить ствол пулемета, разгоряченного длительным боем; видно, как воздух поднимается над "максимом" легким парком.