Евгений Воробьев - Москва. Близко к сердцу (Страницы героической защиты города-героя 1941—1942)

Защитники Москвы впервые увидели на дорожных перекрестках, объездах немецкие указатели, увидели путевые столбы со стрелками "Moskau", увидели таблички, воспринимаемые как кощунство: названия исконных русских деревень начертаны на них готическим шрифтом.

И как ни утомлены, ни измучены маршем защитники Москвы, они не замедляют шага. Они несут возмездие на остриях своих штыков, в дисках автоматов, в запалах ручных гранат, на мушках снайперских винтовок, в перекрестиях орудийных прицелов.

Ночь такая, что не видно дальше вытянутой руки, не видно снега под ногами.

Впереди, нащупывая дорогу, шагал Гудзь. Тяжелый танк послушно следовал за поводырем. Полз медленно: когда мотор работал на малых оборотах, огонь из выхлопных патрубков не был виден.

Танк должен использовать затеянную нами канонаду и незаметно подойти к деревне — за батарейным громом не слышно мотора, гусениц.

Еще в сумерки Гудзь присмотрел густые ветлы у речушки, петляющей за околицей. А то, что ветлы низкорослые, Гудзя не смущало — лишь бы укрыли танковую башню. Механик-водитель Кирин ввел танк в рощицу, как в гараж, и заглушил мотор.

По ту сторону речушки темнело Нефедьево. В конце ноября в этой самой деревне шел бой за каждую избу, здесь прокатился вал рукопашной схватки.

Днем Гудзь снова вглядывался в Нефедьево. В бинокль виднелись немецкие танки, вымазанные белилами. Он прикинул: его позиция метрах в семидесяти пяти от крайних изб.

Гудзь приказал стрелку-радисту Татарчуку вылезти из танка и подать сигнал артиллеристам. Две ракеты одна за другой загорелись ядовитым светом. Именно этих ракет — одна вдогонку другой — ждали наблюдатели на батарее. Сигнал принят, пушки замолчали.

Татарчук вернулся, закрыл люк, но в машине не стало от этого теплее. Каждый прикорнул на своем месте в ожидании близкого боя.

Мыслями Гудзь обращался к членам экипажа. Знать каждого из четырех в лицо и запомнить фамилии нетрудно. А вот как загодя узнать — стоящий ли танкист, каков в бою? Четыре загадки… Фронтовая судьба свела его с экипажем накануне. Он чувствовал себя не совсем уверенно и понимал, что еще меньше оснований для уверенности у экипажа — идти в бой с незнакомым командиром!

Каждый из членов экипажа, наверное, тоже терялся в догадках: не стушуется ли в бою? Хватит ли умения?

Лейтенант очень молод, на вид года двадцать два. Но командир батальона обмолвился, что он воюет с первых дней.

— Когда немец только берется за снаряд, — напомнил лейтенант, — мы уже должны выстрелить по нему. Необходимо опережать, ошеломлять врага в бою, полностью использовать огневую мощь КВ…

Декабрьский рассвет неторопкий. Туман рассеивался медленно. Гудзь вылез на башню. Стоял, упершись ногами в края люка.

При скоротечном свете дальней ракеты удалось разглядеть крайнюю избу. Стал виден весь деревенский порядок. Где-то там немецкие танки, днем он насчитал их восемнадцать и все средине — T-III и T-IV.

Гудзь долго всматривался в деревню, закрыл глаза, так легче обдумать план боя.

— Начнем, друзья.

Внешне Гудзь был спокоен, но голос его дрогнул.

Все пятеро сняли с себя снаряжение, наганы переложили в карманы комбинезонов. Танкистам неудобно во время боя в ремнях: в танке очень тесно, ремни (особенно кобура, будь она неладна!) все время цепляются за рукоятки, рычаги, ручки.

Гудзь решил ударить по головному танку. Необязательно именно там находится старший офицер. Однако разумнее ударить по этому танку, чтобы в стоящих сзади поубавилось прыти.

Прогремел выстрел, командир орудия Старых был точен, передний танк засветился в дрожащем пламени, затем вспыхнул, как куча хвороста, облитого бензином. А второй танк зачадил дымным столбом без огня.

Татарчук поводил стволом пулемета, готовясь встретить немцев-погорельцев. Но из горящих машин никто не выскочил, люки не открылись.

Зарево вставало над деревней, отодвигая тусклый рассвет. Небо почернело, будто время повернуло вспять и на смену рассвету снова шла декабрьская ночь.

Пороховые газы, пламя выстрелов снесли или опалили верхушки ветел. КВ стоял теперь "на самом на юру". Пока его выручало зарево в деревне, ослеплявшее немцев.

Экипаж неотрывно наблюдал за деревенской улицей. Гудзь смотрел в перископ, Старых — в оптический прицел, механик-водитель Кирин — в триплекс, радист Татарчук — в диоптр пулемета. И только заряжающий Саблин оставался в полном неведении.

Немцы выбегали из домов, иные, полуодетые, выпрыгивали из окон.

Заговорил пулемет Татарчука, теперь КВ полностью себя демаскировал.

Не прошло и минуты, как танк содрогнулся со страшным грохотом. Ощущение у Гудзя было такое, будто по шлему ударили молотом и наступил конец света.

Снаряд попал в лобовую броню, но КВ устоял. Благословенны руки сталевара, который сварил эту сталь!

Гудзя отшвырнуло от прицела, он больно ударился плечом, но тут же закричал:

— Огонь! Опережайте их! Еще быстрее! Огонь!..

Старых ничего не слышал, но понял командира. Гудзь показывал большой палец, и Саблин доставал осколочный снаряд; показывал указательный палец — орудие било бронебойным.

Заряжающий едва успевал подавать снаряды: бронебойные с донным взрывателем — для танков, осколочные с головным взрывателем — для пехоты, высыпавшей из домов.

Гильзоулавливатель вскоре был набит до отказа. Саблин швырял пустые гильзы себе под ноги, складывал за спинку сиденья водителя, на десантный люк.

После трех десятков выстрелов дышать совсем нечем. Пороховые газы вытеснили воздух из танка, и, хотя вентилятор включен, все кашляли, задыхались.

Мучительно хотелось пить. Фляги с водой не оказалось, оба бачка в башне пусты: зимой вода в них замерзает, и бачки не наполняются.

А тут еще Кирин включил мотор, его пора прогреть, проверить — не пострадал ли?

На минуту Саблин прислонился к стенке и закрыл глаза. Тошнотный ком подступил к горлу, ноги подкашивались. Гудзь сам подавал снаряды, пока заряжающий не справился с внезапной слабостью.

Еще несколько раз свирепые удары сотрясали танк, но броня успешно противостояла снарядам.

Шлем стал тяжелым и сжимал голову, как тиски; Гудзь сорвал его.

Он отлично использовал преимущество в огневой мощи и толщину брони. Одна за другой запылали еще три машины, которые не успели укрыться за домами. Восемь чадящих костров, восемь зловещих факелов!

И в эту минуту Гудзь услышал: кто-то стучит прикладом о броню.

— Горят, еще три горят!!! — послышался приглушенный крик. — Не давайте им роздыха! Не жалейте на фашистов боевого питания! От бойцов третьей роты — ура-а-а!!!

Кто-то из наших пехотинцев подбежал к танку — выразить свой восторг и сообщить новость, которую экипаж уже знал.