Петр Балаев - Пролетарии всех стран соединяйтесь! Сборник статей 2016-2019

Отношение к раскулачиванию у моего деда было интересным. И не только у него, у всех его братьев — тоже. Примерно такое: «Ну и черт с этим хозяйством! Нахрен эта каторга нужна!». Их в узде держал их дед, мой прапрадед, не давал жить раздельно. Мужик был крутейшего нрава. А раскулачили — все разлетелись по всей стране. Прапрадед захандрил и умер от ангины.

Характерно — их никуда не выселяли насильно. Сами разъехались. Может потому, что они с обрезами за комсомольцами не охотились? Но как-то раскулачивание моих предков не вписывается в общую «историческую картину». Характерно, что 37-ой год, когда «историческая картина» рисует ежовские репрессии против бывших кулаков, тоже мимо моего рода пролетел. Шесть бывших кулаков ускользнули от правосудия?!

Дед, Павел Карпович, завербовался на следующий день после раскулачивания, прямо в сельсовете, работать на извозе в Ленинград, возили грузы для Ленинградского военного округа лошадями. Через год — завербовался на Дальний Восток и уже стал колхозником в Приморском крае. В колхозе до войны и работал.

Но об одной репрессии он мне рассказал. Перед самой войной дед должен был колхозного жеребца русской рысистой везти на ВДНХ, как завконефермой колхоза. Они для РККА выращивали лошадей. Рысак был выдающимся, как он мне рассказывал. Как раз в ночь перед отправкой председатель колхоза пришел на конюшню. Взял этого рысака, запряг его в бричку и поехал к зазнобе в соседнее село. Пока они там шпили-вили, местные парни увели с лошади сбрую. После шпили-вили председатель ничего лучшего не придумал, как привязать рысака к бричке за хвост. Ну по дороге хвост и оторвал коню. Еще и «запалил» рысака. Был пьяный.

Разумеется, поездка моего деда на ВДНХ накрылась. Племенной конь загублен. Павел Карпович пошел в милицию и написал на председателя заявление. Я не помню уже, сколько лет тому влепили. Но освободился он уже после войны. Мне несколько стариков еще рассказывали эту историю. Не только мой дед. Того председателя я еще застал живым. В селе его не особо любили почему-то. Почему — не знаю.

Всё. Больше ничего о каких-то репрессиях я от родственников и односельчан не слышал…

Война. Моим предкам, как и всему народу, досталось. У матери погиб отец в 1942-м под Сталинградом. Шестеро сирот, дяде Егору, самому старшему, было тогда 14 лет, моей матери, самой младшей — 5. Дядя Егор пошел учиться в ФЗУ, потом уже, после войны, закончил техникум. Бабка с 1942 года — одна с пятью детьми. Работала в колхозе. Очень трудно жили. При этом дети ходили в школу, конечно. Самый трудный год был 1946 для семьи матери. Хуже, чем все военные года. Неурожай в колхозе был страшный. Мать рассказывала, как у них от голода ноги опухали. Кору липы и листья клена перетирали, мешали с мукой и пекли лепешки. Потом страшными запорами мучались. Но никто не умер. Буквально год-два и всё пришло в норму. Мать была из Пензенской области, из соседней деревни, в которой жила кулацкая семья моего деда. Дед с отцом уже в 1961 году поехали посмотреть родину предков, там, когда гостили у дальних родственников, мой отец и познакомился с матерью. Она приехала как раз из Калинина, где на стройке работала, в отпуск. Гришу Балаева там местные немного даже побили за то, что на их девку глаз положил. Но Гриша Балаев был в пиджаке с карманами и штиблетах, поэтому местные женихи рядом с ним не котировались. Да, мать старше отца на 3 года. В молодости была очень красивой и очень разборчивой. Выбирала жениха долго.

А гости из далекого Приморья в деревне старая Каштановка выглядели богачами. В ст. Каштановке еще избы соломой в то время крыли и в некоторых домах полы были землянные. Колхоз — захудалый. Причем, рядом были вполне нормальные села и люди жили нормально. Такой вот разброс был.

Семье отца было намного легче. Дед вернулся с войны живым и здоровым. Во время самой войны и та бабка хватанула лиха, конечно. Тоже с детьми одна. С четырьмя. Самому младшему, Пете, был один месяц, когда дед на фронт ушел. В память о том моем покойном дядьке меня и назвали. Умер он в 4 года. Уже под самый конец войны. Там история неприятная случилась. В селе расквартировали войсковую часть. Уже собирали войска для войны с Японией, в 1945, весной уже начали. И мою бабку с детьми председатель сельсовета выселил из дома. Дом отводился под расквартирование военных. Точнее, подселяли к другой семье. Толком из рассказов деда я даже не запомнил, в чем там была проблема, но какая-то несправедливость. А выселяли, когда бабка была на работе. Вынесли вещи и дети сидели возле них, ждали мать. Апрель месяц был, земля еще холодная, маленький ребенок, мой дядька, сидел на земле и застудил почки. К утру умер. Врач приехал из Хороля ночью, но уже ничего сделать не смог.

По селу ходили слухи, что мой дед, когда вернулся с фронта, этого председателя убил. Его нашли избитым без сознания и он, не приходя в сознание, умер. Говорили, что его дед Балаев кнутом насмерть забил. Сам дед мне об этом ничего не говорил. Но убить он кнутом человека мог. Он после войны даже волков им убивал. Тогда волков в Хорольском районе было столько, что зимой и на людей нападали. Охотникам за них хорошо платили. У деда был конь, который их не боялся. Он гонял волков на этом коне и с коня перешибал кнутом позвоночники. Дом на деньги за волков построил. Я больше нигде не встречал упоминаний именно о такой охоте. При мне только один раз дед человека кнутом изо всей силы ударил. Скотник сдавал коня после рабочего дня на конеферму и дед увидел, что у лошади грудь сбита хомутом (при запрягании не был нормально дотянут чересседельник), со злости шарахнул мужика кнутом. Того с ног сдуло.

Это я видел своими глазами. А вот про волков — рассказы. Правда или нет — утверждать не буду. Но рассказывал не только мой дед. В селе говорили, как дед Балаев заработал на дом охотой.

А так, за время войны больше и у этой бабки с детьми эксцессов не было. Дети тоже ходили в школу. 1946 год Приморского села не коснулся. В Приморье неурожая не было.

В Приморье вообще люди легче и зажиточней жили. И у нас не было многочисленных солдатских вдов в селе. Я еще раз повторюсь — жизнь села Ленинского на всю страну экстраполировать я не хочу, но что видел своими глазами — то видел. Село довольно большое — почти 2000 человек. Мы «тимурили» в школе за двумя вдовами-солдатками. Бабушка Задорожная одна жила. У нее муж и сыновья погибли. Фамилию второй бабушки не помню. У них на воротах были нарисованы красные звездочки, пионеры им приходили по хозяйству помогать. Третья вдова была — моя бабка по матери, Ксения Яковлевна Чекашова. Она потом с сыном, после замужества моей матери, перебралась из Пензенской области в Ленинское, дед ей дом купил с барского плеча. Но она не была объектом заботы тимуровцев. Она не одна жила. С семьей сына.