А. Роджер Экерч - На исходе дня. История ночи

Зажиточные буржуазные семьи стремились превзойти аристократов, сделавших свои собрания неотъемлемой частью жизни. Недавно обретенное богатство и мечты о знатности меняли устоявшиеся привычки и традиционный выбор мест отдыха. Лондонская газета в 1733 году отмечала: «Торговцы, вместо того чтобы развлекаться по вечерам, как это делаем мы — за трубкой и чашкой кофе, — бегут в драму, оперу или игорный дом». По рассказам очевидцев, годом позже «люди всех рангов» хлынули в театры Дублина, а в Венеции один из посетителей в 1739 году заметил, что маскарады стали «излюбленным удовольствием как вельмож, так и третьего сословия». Действительно, если судить по жалобам людей из высшего общества, росло число выскочек, получивших доступ к аристократическим развлечениям. Поскольку многие из них — театры, парки, различного рода собрания — носили коммерческий характер, этот доступ было сложно ограничить. Театральная публика в Лондоне состояла в основном из представителей среднего класса. Не получавшие приглашений на частные приемы буржуазные семьи во Франкфурте-на-Майне устраивали «подобные сборища среди своих». Необычайно популярными в Англии и колониальной Америке были также клубы. Поставленные на службу удовлетворения разнообразных интересов и занятий, они создавали для своих членов неофициальную обстановку товарищества и застолья, ибо многие клубы заранее арендовали таверны и кафе. Самым известным клубом стало «Лунное общество» Бирмингема, среди основателей которого были Эразм Дарвин, Джеймс Ватт и Джозайя Веджвуд. Посвятив себя научному прогрессу, общество получило это ироничное название благодаря тому, что его собрания устраивались в часы, когда луна была полной, а передвижение наиболее безопасным 12.

Поскольку целая банда похотливых преступников орудовала и на улице, и вне улицы, всем пивным, в которых они угощались, было вменено в обязанность их не впускать; все заметили, что бордели, публичные дома и ночлежки закрыты и хорошо охраняются, улицы и темные закоулки тщательно вычищены и хорошо освещены, и все нарушители арестованы и наказаны, как предписывает закон… возможно, порок в городе будет истреблен.

British Journal (12 сентября 1730 г.) и

С разрастанием состоятельных незанятых классов появлялось все больше оснований для усиления тревоги по поводу ночных беспорядков, долгое время будораживших большие и малые города. Тогда как злые духи в течение XVIII века исчезли из пользующихся популярностью у городского населения мест, воровство, вандализм и насилие по-прежнему несли в себе постоянную угрозу. Казалось, преступность распространилась на обе стороны Атлантики. Увеличение численности населения, огромная безработица и повышение цен на продукты питания способствовали развитию нищеты среди социальных низов, главным образом в Европе. Свирепствовала имущественная преступность, хотя на протяжении XVIII столетия в Англии доля убийств действительно сокращалась. Бедняки «голодают, замерзают и развращаются среди своих, — писал Генри Филдинг, — а попрошайничают, воруют и грабят среди тех, кто выше рангом». Газета предостерегала: «Простые люди, особенно жители Лондона, более распутны, чем их предки». Верным или нет было ощущение растущей преступности, но на карту, по мнению чиновников, была поставлена независимость общества. Кто будет господствовать на общественных территориях по ночам: воры, проститутки и другие никчемные слои населения или вместо них — люди более высокого происхождения, в том числе представители расцветающего среднего класса? «С какой наглостью сталкиваются люди вечером и ночью даже в таком публичном месте, как Стрэнд!» — возмущался в 1754 году социальный реформатор Джонас Хэнвей. Во французских городах обычно жаловались на то, что coureurs de nuit [95] Праздношатающиеся ночные гуляки (фр.). «оскорбляют и жестоко обращаются» с горожанами, «которые вынуждены по делам находиться вне дома, на улице». Городские центры от Женевы до Филадельфии страшились растущего беззакония, но, возможно, никто не испытал глубокой тревоги, охватившей Лондон. Преступность до такой степени заполонила столицу и ее пригороды, что в 1774 году был ограблен даже премьер-министр лорд Фредерик Норт. Всем этим событиям далеко до антикатолических Гордоновских мятежей, потрясших Лондон в 1780 году и повлекших за собой около трехсот смертей, и до эпидемии воровства и насилия, от которой город страдал на протяжении последующего за Американской революцией десятилетия. «Мы не можем ни уехать, ни спать дома в своих постелях!» — воскликнул один из жителей Лондона в 1785 году 14.

Власти Лондона и других осажденных городов предпринимали разнообразные шаги для ужесточения дисциплины.

Главным образом это были меры, направленные на восстановление порядка в общественных местах, где усилия уже были сосредоточены на улучшении санитарных условий и мощении улиц. Поздние часы работы пивных стали излюбленной мишенью правительственных предписаний. Одна из газет в 1785 году настаивала на том, что ночлежки — «истинные вместилища негодяев, как мужчин, так и женщин, которые грабят публику по ночам и нарушают ее покой» — должны быть закрыты все одновременно 15.

Однако исключительную важность имели два более стремительных наступления, проходившие во многих городах. Первое требовало усовершенствований в освещении общественных мест. Являясь широко известным символом прогресса на протяжении XVIII столетия, свет обладал огромным потенциалом как оружие общественного контроля. В 1736 году Лондон получил почти 5 тысяч масляных ламп для ночного освещения в любое время года. В преамбуле парламентского акта, направленного на «улучшение освещения улиц», упоминались лондонские «частые убийства, грабежи, кражи со взломом» и другие «уголовные преступления», совершаемые «по ночам». Прогресс в освещении городов по обе стороны Атлантики был достигнут благодаря использованию для этой цели масла, полученного от китобойного промысла, набиравшего обороты в течение века. «Никто не может игнорировать тот незначительный факт, что преступления почти всегда совершаются ночью», — ходатайствовали женевские радетели повышения качества освещения. Внедренные в Лондоне в середине 1780-х годов масляные лампы Арганда радикально отличались тем, что фитиль в них зажигался при более высоких температурах. Это новшество, а также новый, закрывающий пламя лампы стеклянный цилиндр позволяли получить заметно более яркий свет 16.

Несомненно, XIX век шел по пути, проложенному XVIII столетием, но все же внедрение уличных светильников, работающих на угольном газе, сыграло более значимую роль. После того как они впервые появились на лондонской Пэлл-Мэлл в начале 1807 года, The Times восторженно писала: «Для Британского королевства после мореходства не существует ничего столь же важного». Действительно, свет, который излучала одна газовая горелка, был в 10–12 раз ярче, чем свет свечи или старой масляной лампы. Поскольку светильниками теперь были снабжены все главные магистрали города, возникла необходимость в использовании матового стекла для смягчения яркости. К 1823 году почти 40 тысяч фонарей освещали более двухсот миль лондонских улиц. Многие большие и малые города как в Британии, так и за ее пределами, например Париж, Берлин и Балтимор, вскоре пошли по проторенному Лондоном пути. Растущая популярность газового освещения позволила Liverpool Mercury объявить, что «дневной свет» скоро будет «властвовать на наших улицах и в магазинах ночь напролет». Сидней Паркер из романа «Сэндитон» (1817) Джейн Остин утверждал, что газ «сделал для предотвращения преступности больше, чем любой человек в Англии со времен Альфреда Великого» 17.