А. Роджер Экерч - На исходе дня. История ночи

Домашнее освещение в период до промышленной революции было весьма убогим. Между современными лампами и их далекими предшественниками лежит целая пропасть. Свет от одной электрической лампочки в сто раз ярче, чем от свечи или масляной лампы. Люди той эпохи иронизировали по поводу того, что свечи лишь делают «видимой тьму». Другим выражением было: «постоянный полумрак». Французы говорили, что «при свечном освещении и коза глядит дамой». Еще слабее горел «ситниковый свет». Ночами в домах среди окружающих теней пульсировали лишь маленькие островки света. Огонь на фитиле не только подрагивал, но и трещал, коптил, издавал неприятный запах. «Он всегда готов пропасть», — сетовал в 1751 году один эссеист по поводу искусственного или «заимствованного» света. Вместо того чтобы проникать в самые отдаленные уголки дома, как это происходит сегодня, свет в тот период лишь неуверенно обозначал свое присутствие во мраке. В отличие от современных осветительных приборов, размещающихся в наших квартирах и офисах высоко над головой, свечи и лампы располагались ниже, чтобы было проще снимать нагар с фитиля, а потому знакомые лица и мебель приобретали несколько иные очертания. Хорошо можно было разглядеть лишь лицевую сторону предмета, но не верхнюю часть и не боковые стороны. Потолки оставались в основном в темноте, и нередко, находясь в одном конце комнаты, трудно было разглядеть другой. В начале XVII века Файнс Морисон писал, что ирландские крестьяне ставят ситниковые свечи на пол, потому что у них нет столов 57. В то же время нельзя не учитывать, что домашняя жизнь была гораздо более неприхотливой. Если члены семьи могли есть, общаться, исполнять обычные домашние обязанности и наводить порядок внутри жилища, иными словами, если они могли делать в темноте все, что необходимо, то условия считались вполне терпимыми.

Одинокий человек — добыча волков.

Французская поговорка 58

Днем горожане были вовлечены в сложную паутину межгрупповых коммуникаций. Сети взаимной поддержки были типичными не только для институтов с внутренней организацией, таких как гильдии и религиозные братства, но и для менее упорядоченных сообществ. Семейные узы и добрососедские отношения формировали очень важные системы взаимной поддержки. Большая часть европейцев компактно проживала или в деревнях, или в городах и пригородах. До середины XVIII века провинциальные города и даже такие крупные столицы, как Лондон и Париж, представляли собой мозаику из строго очерченных районов и приходов, жители которых знали друг друга в лицо, а иногда и по имени. Итальянские города часто разделялись на кварталы с собственной эмблемой и святым покровителем. Парижане, как сообщал генерал-лейтенант городской полиции, «почти постоянно пребывали на виду друг у друга». И все были друг другу чем-то обязаны. Быть добрым соседом значило работать вместе, молиться вместе, ходить на свадьбы, крестины и похороны. «Все мы братья в нашем приходе. И мы все должны охранять чужое имущество», — проповедовал священник одной французской деревушки. Сказанное не означает отсутствия злобных сплетен, яростных драк и других проявлений межличностных конфликтов. Некоторые целиком полагались только на свои многочисленные семьи, считая соседей «чужаками», как назвал их в автобиографии житель Амстердама Германус Вербеек. Но если кое-кто, случалось, пренебрегал своими обязанностями, большинство все же верило в принципы добрососедства 59.

С наступлением темноты социальные обязательства сохраняли свою силу, несмотря на отсутствие соответствующих институтов. Обязанностей становилось меньше, семьи оказывались в большей изоляции, но люди продолжали помогать друг другу в любое время. Некоторые проявляли свою доброту в малом, например одалживали соседу свечку. Однажды весной 1645 года семья преподобного Ральфа Джосселина из Эссекса получила поздно ночью два фунта свежего масла. «Вот как Провидение позаботилось о наших нуждах», — обрадовался Джосселин 60. Друзей и родных, в отличие от незнакомцев, встречали с радостью, особенно когда их прихода ожидали. Если ночью вдруг становилось очень страшно, соседи собирались вместе, спали под одной крышей и даже под одним одеялом, чтобы преодолеть страх. Когда йоркширский мастер по изготовлению корсетов Джеймс Грегори уехал из дому, его жена попросила знакомую «переночевать у нее». Элизабет Дринкер писала о вечере в Филадельфии, который она провела в одиночестве: «Мне посчастливилось хорошо провести вечер, без всяких страхов, хотя так бывает не у всех; когда мы остаемся одни, то называем это donnez cet maten [29] «Дайте утро» ( искаж. фр.). ». И наоборот, преподобный Уильям Коул совсем пал духом, когда остался в своем доме в Блечли с одним лишь слугой Томом, чья храбрость не внушала ему доверия. Коул решил, что если отец Тома не сможет к ним присоединиться, то он пригласит соседа разделить с ним «эти темные и долгие ночи» 61.

Часто вечерами требовалось безотлагательно исполнить взаимные обязательства. Люди нередко болели, а ночь усугубляла страдания. В семьях из поколения в поколение передавались рецепты лекарств и всегда хранилось небольшое количество снадобий, пластырей и поссетов [30] Поссет — горячий напиток из молока, сахара и пряностей, створоженный вином. , приобретенных у местных знахарей. «Используйте любое средство, которое может помочь ночью», — советовал Паоло да Чертальдо. Среди лекарств, проглоченных пастором Вуд-фордом, к примеру, были пилюли из кастильского мыла и ревень. Однажды вечером его мучила пульсирующая боль в ухе, и пастор засунул в него жареный лук. Когда вскоре после полуночи сквайр из Виргинии Лэндон Картер обнаружил, что его раб Дэниел при смерти, то прописал ему от 20 до 30 капель настойки опия в мятной воде, а через час порцию рвотного корня 62.

При серьезной болезни, а также травме слуга или сосед бежали за ближайшим доктором или хирургом, если таковой имелся. Врачи частенько осматривали нескольких пациентов за ночь, даже после тяжелого рабочего дня. Правда, некоторые лекари, как жаловался один посетивший Лондон путешественник, были печально знамениты своей ленью: «Те, кто почитаются среди них важными персонами, не станут подниматься с кровати и прерывать свой отдых из-за каждого вызова». Однако записи многих врачей свидетельствуют об их исключительной сознательности. «Ночевал дома; довольно [редкий] случай, если учесть, что до этого четыре ночи отсутствовал», — записал в своем дневнике доктор из Новой Англии. Едва успел ланкаширский врач Ричард Кей вернуться июньским вечером 1745 года домой, как за ним «послали с просьбой навестить тяжелобольного, жившего на значительном расстоянии от дома [доктора], из-за чего не смог вернуться до наступления темноты». «Господи! — восклицает он. — Да пребудет моя жизнь в страхе перед Тобой и в служении Тебе» 63.