Александр Чубарьян - Канун трагедии [Сталин и международный кризис: сентябрь 1939 - июнь 1941 года]

И вот неожиданно в апреле 1941 г. советские дипломаты возвращаются снова к этой теме и дают через Шуленбурга сиг­нал в Берлин, что в Москве готовы благожелательно рассмот­реть вопрос о присоединении к Антикоминтерновскому пакту.

Не вызывает сомнений, что сталинская идея о роспуске Комин­терна была неслучайной. В 1943 г. Сталин пошел на роспуск Ко­минтерна, чтобы продемонстрировать свою лояльность и стре­мление к сотрудничеству на этот раз с США и Великобритани­ей, а двумя годами раньше он был готов на тот же шаг, но для маневров в отношении Германии. Ни Гитлер, ни Риббентроп, как известно, даже не ответили на советское заявление.

Анализируя действия СССР в начале лета 1941 г., заявления Сталина и его соратников, все перипетии советской внутрен­ней и внешней политики, можно прийти к обоснованному выво­ду о том, что, видимо, одновременно с подготовкой к войне в Москве решили максимально оттягивать время , продолжать политику "экономического умиротворения" Германии, реаги­ровать (особенно по дипломатическим каналам) на растущую агрессивность с ее стороны, но делать все, чтобы не спровоци­ровать немцев на нападение и выигрывать время для реализа­ции программы перевооружения Красной Армии, не предпри­нимая в то же время немедленных конкретных шагов по при­ведению войск на границе в боевую готовность. Именно в этом контексте следует оценить и известное опровержение ТАСС от 10 мая и заявление ТАСС от 14 июня 1941 г. То, что они дезори­ентировали советских людей, не слишком волновало полити­ков и идеологов в Кремле. Оба заверения шли в одном русле, они были обращены к Германии все с той же целью — показать желание сотрудничать с ней, может быть, даже вызвать ее лидеров на какие-то ответные шаги и заявления.

Некоторые историки оценивают советскую политику в от­ношении Германии в конце 1940 — начале 1941 г. как политику "умиротворения", сравнивая ее даже с акциями Англии и Франции накануне и во время Мюнхенского соглашения 66. Тактику СССР в те последние перед войной месяцы можно объяс­нить, но она обрекала страну на пассивность и в военной и во внешнеполитической области. Собственно, она была заверше­нием линии, начатой советскими лидерами после событий августа — сентября 1939 г. Не остановившись на простом дого­воре о ненападении, что было бы оправданно, а подписав дого­вор о дружбе с Германией, практически сведя к минимуму все контакты с Англией и США, даже не пытаясь использовать их в качестве хоть какого-либо противовеса Германии, прекратив всякую антифашистскую пропаганду, посылая Гитлеру привет­ствия по поводу разгрома Франции и прочие жесты, Сталин стал, как мы уже отмечали, своеобразным заложником Гитле­ра, как бы поддерживая его устремления и планы. Эти действия нельзя было ни исправить, ни компенсировать никакими так­тическими шагами, особенно после молниеносного разгрома Франции. Именно тогда стало очевидным, что СССР уже мало что мог предпринять в международном плане. И полностью это осознали в Кремле, когда Гитлер устремился на Балканы, не ос­тавив Москве ни малейшего шанса сохранить там какое-либо советское влияние, даже в отношении таких стран, как Болга­рия и Югославия, и в ходе визита Молотова в Берлин в ноябре 1940 г.

Любопытно, что оба враждующие между собой блока — Германия совместно с Италией и англо-французская коалиция, а затем и одна Великобритания словно соревновались между собой, вытесняя Советский Союз из Балкан, из районов Среди­земного и Черного морей.

По мнению некоторых военных, трудно говорить и о том, что, расширив свою территорию, Советский Союз укрепил во­енные позиции и безопасность страны. Новая граница с Герма­нией оказалась уязвимой, а в Прибалтике не было создано ни­каких серьезных сухопутных и морских укреплений. Неслу­чайно в первые же недели войны немцы легко прошли новые западные советские рубежи и быстро оккупировали Прибалти­ку и присоединенные территории.

Впрочем все эти заключения, выводы и объяснения дела­лись и делаются постфактум и становятся делом историков. А тогда, в условиях сложной и необычайно противоречивой об­становки (что всегда бывает накануне или в начальной стадии большой, а тем более мировой войны), когда решения принима­лись втайне, не всегда легко было найти оптимальное решение и определить направление развития событий. Может быть, именно эта сложность и противоречивость ситуации и являет­ся причиной того, что период 1939— 1941 гг. и по сей день оста­ется темой острых споров и дискуссий.

* * *

Такова была ситуация накануне германского вторжения. Сегодня, спустя многие десятки лет, историки и политики, жур­налисты и дипломаты спорят о том, правилен ли был курс, взя­тый тогда советским руководством, анализируют разные воз­можные варианты, но все это носит характер предположений. Историк не выносит обвинительного вердикта или приговора, он может лишь, анализируя реальный ход событий, предло­жить свою версию и интерпретацию. Ясно одно — действия со­ветских лидеров отражали характер того строя и той власти, которые были в Советском Союзе. А мы сегодня оцениваем происходившие процессы с позиций историков, живущих в принципиально иной стране и в кардинально изменившейся международной обстановке.

А тогда, в июне 1941 г. советская страна словно замерла в ожидании. В Кремле шли беспрерывные встречи членов По­литбюро и руководящего военного состава. Осведомленные дипломаты, идеологи и журналисты гадали, сколько дней оста­валось до войны. В немецком посольстве паковали ящики, а расстроенный посол фон Шуленбург, так не хотевший военно­го столкновения с Россией, уже не видел никаких шансов избе­жать войны. Он слишком хорошо знал намерения германских лидеров.

В Берлине же царили настроения эйфории от нового гран­диозного военного похода, который должен был сокрушить большевизм, покорить Россию и после этого нанести послед­ний удар по Великобритании. В итоге вся Европа была бы в ру­ках Гитлера, и он мог бы думать о новом переделе мира, о захва­тах в Азии и т.п.

Черчилль испытывал некоторое облегчение, поскольку Ан­глия не подверглась германскому вторжению, явно выигрывая войну на море и лишая немцев превосходства в воздухе. Он консультировался с Рузвельтом о согласованности решений в случае начала войны между СССР и Германией.

А главный персонаж в Кремле, оставаясь наедине с собой, видимо, задавал себе все те же вопросы — правилен ли был его выбор в августе — сентябре 1939 г., действительно ли он не смог переиграть Гитлера. Скорее всего, Сталин не хотел верить в то, что война была у порога. Все политические и дипломатические средства оказались исчерпаны. Ему оставалось только ждать.