Коллектив авторов Биографии и мемуары - Пушкин в воспоминаниях и рассказах современников

(РС. 1888, № 11, стр. 323)

… здоровое сложение, крепость не поддаётся нравственной немочи. Смотрите на Пушкина! И его грызёт червь, но всё-таки жизнь выбрасывает из него отпрыски цветущие. В других этого не вижу: ими овладел маразм, и сетования их замирают.

(РС. 1904, № 1, стр. 117—118)

Я слышу, что между книгопродавцами возникает брань за Бакчисарийский фонтан, что у тебя в «Инвалиде» есть уже статья о претензиях Ширяева с компаниею на славу покупки манускрипта. Статьи твоей я ещё не читал, но вот на всякий случай моё объяснение: я имел дело с одним Пономаревым. Семён, типографщик, имел дело с одним Пономаревым, и вот письменные тому доказательства. Воспользуйся ими, если в самом деле загорится какая-нибудь тяжба: ты можешь в статье от себя сказать, что по случаю возникающих споров от статьи, напечатанной у тебя о покупке манускрипта Пушкина, ты отнёсся ко мне, как издателю Фонтана, чтобы узнать истину, и что я прислал к тебе для объяснения всех недоумений росписку мою в получении денег от Пономарева и росписку от типографии Семёна в выдаче всех экземпляров тому же Пономареву. Ни в том, ни в другом документе нет ни малейшего указания на других книгопродавцев, употребивших Пономарева будто бы комиссионером. [412]

(РС. 1888, 11, стр. 331)

Каково продал я «Фонтан»! За три тысячи рублей 1.200 экземпляров на год, и все издержки печатания мне заплачены. Это по-европейски и стоит быть известным. За сочинения Батюшкова было заплачено 2.000 рублей, когда вообще деньги были дешевле.

(О. А., V, в. I, стр. 29)

Эх, он шалун! Мне страх на него досадно, да и не на него одного. Мне кажется, по тому, что пишут мне из Петербурга, что это дело криво там представлено. Грешно тем, которые не уважают дарования даже и в безумном! Дарование всё священно, хотя оно и в мутном сосуде! Сообщи и это Пушкину: тут есть ему и мадригал и эпиграмма.

(О. А., V, в. I, стр. 33)

Из Петербурга пишут и уверяют, что ваш одесский Пушкин застрелился. Я так уверен в пустоте этого слуха, что он меня ни мало не беспокоит. [413]J’espère que Pouchkine ne sera jamais suicide, que par une bête. [414]

(O. A , III, стр. 73—74)

Последнее письмо жены моей наполнено сетованиями о жребии несчастного Пушкина. Он от неё отправился в свою ссылку; она оплакивает его, как брата. Они до сей поры не знают причины его несчастия. Как можно такими крутыми мерами поддразнивать и вызывать отчаяние человека! Кто творец этого бесчеловечного убийства? Или не убийство — заточить пылкого, кипучего юношу в деревне русской? Правительство верно было обольщено ложными сплетнями. Да и что такое наказание за вины, которые не подходят ни под какое право? Неужели в столицах нет людей более виновных Пушкина? Сколько вижу из них обрызганных грязью и кровью. А тут за необдуманное слово, за неосторожный стих предают человека на жертву… Да и постигают ли те, которые вовлекли власть в эту меру, что есть ссылка в деревне на Руси? Должно точно быть богатырём духовным, чтобы устоять против этой пытки. Страшусь за Пушкина! В его лета, с его душою, которая также кипучая бездна огня (прекрасное выражение Козлова о Бейроне), нельзя надеяться, чтобы одно занятие, одна деятельность мыслей удовольствовали бы его… Признаюсь, я не иначе смотрю на ссылку Пушкина, как на coup de grâce, что нанесли ему. Не предвижу для него исхода из этой беды… Да зачем не позволить ему ехать в чужие края? Издание его сочинений окупит будущее его на несколько лет. Скажите, ради бога, как дубине Петра Великого, которая не сошла с ним во гроб, бояться прозы и стишков какого-нибудь молокососа ?

(О. А., V, в. I, стр. 47)

Слышал поэму Пушкина: «Цыгане». Прелесть и, кажется, выше всего, что он доселе написал. Мать писала государю и просила, чтобы сыну позволили приехать в Ригу или в другое место для операции: у него аневризм в ноге; но до сей поры ответа ещё нет. [415]

(А. Т., 42)

Пушкин здесь и на свободе. Вследствии ли письма его к государю, или доноса на него, или вследствии того и другого, государь посылал за ним фельдъегеря в деревню, принял его у себя в кабинете, говорил с ним умно и ласково и поздравил его с волею. Отрывки из его элегии Шенье, не пропущенные цензурою, кем-то были подогреты и пущены по свету под именем 14-го Декабря. Несколько молодых офицеров сделались жертвою этого подлога, сидели в заточении и разосланы по полкам.

Пушкин читал мне своего Бориса Годунова. Зрелое и возвышенное произведение. Трагедия ли это, или более историческая картина, об этом пока не скажу ни слова: надобно вслушаться в неё, вникнуть, чтобы дать удовлетворительное определение; но дело в том, что историческая верность нравов, языка, поэтических красок сохранена в совершенстве, что ум Пушкина развернулся не на шутку, что мысли его созрели, душа прояснилась и что он в этом творении вознёсся до высоты, которой он ещё не достигал. Сегодня читает он её у меня Блудову, Дмитриеву: забавно будет видеть классическую чопорность его под стрельбою романтической цепи. Пушкин скачет из года в год, из России в Польшу, из Польши в Россию, из стихов в прозу: монахи у него говорят по м<���……>, Маржерет говорит по французски et lâche de gros mots. Впрочем, тут Пушкин только что тешился, и этих потех и проказ всего на всего страничка: выключить её легко. Но Дмитриев будет очень любопытен. Следующие песни Онегина также далеко ушли от первой. Государь обещал сам быть его цензором.

(A. T., 45)

Пушкин напечатал 2-ую часть Онегина стихов 500 не с большим, и книгопродавцы уже предлагают ему 5000, а он просит семь.

(А. Т., 55)

Пушкин получил обратно свою трагедию из рук высочайшей цензуры. Дай бог каждому такого цензора. Очень мало увечья… [416]Пушкин кончил шестую песнь Онегина. Есть прелести образцовые. Уездный, деревенский бал удивительно хорош. Поединок двух друзей, Онегина и Ленского, и смерть последнего, описание превосходное.

Поэтическая живость и прозаическая верность соединяются в одном ярком свете, в поразительной истине. Убитого Ленского сравнивает он с домом опустевшим: стёкла забелены, ставни закрыты — хозяйки нет, а где она, никто не знает. Как это всё сказано, как просто и сильно, с каким чувством.

(О. А., III, 163)

Александр Пушкин поехал в Петербург. Кажется, сам ещё не знает, что из себя сделает.

(Сб. ст. бум. Щукина. IX, 193)

Пушкин веселится в Питере.