Коллектив авторов Биографии и мемуары - Пушкин в воспоминаниях и рассказах современников

Пушкина чувствовала к Гекерну род признательности за то, что он постоянно занимал её и старался быть ей приятным.

На вынос тела из дому в церковь H. Н. Пушкина не явилась от истомления и от того, что не хотела показываться жандармам.

Пушкин не любил стоять рядом с своею женою и шутя говаривал, что ему подле неё быть унизительно: так мал был он в сравнении с нею ростом.

Жену свою Пушкин иногда звал: моя косая Мадонна. У неё глаза были несколько вкось. Пушкин восхищался природным её смыслом. Она тоже любила его действительно. Княгиня Вяземская не может забыть её страданий в предсмертные дни её мужа. Конвульсии гибкой станом женщины были таковы, что ноги её доходили до головы. Судороги в ногах долго продолжались у неё и после, начинаясь обыкновенно в 11 часов вечера.

Venez m’aider à faire respecter l’appartement d’une veuve. Эти слова графиня Юлия Строганова повторяла неоднократно и даже написала о том мужу в записке, отправленной в III-е Отделение, где тот находился по распоряжениям о похоронах. Пушкина хоронили за счёт графа Г. А. Строганова. Митрополит Серафим, по чьим-то внушениям, делал разные затруднения.

Старик барон Гекерн был известен распутством. Он окружал себя молодыми людьми наглого разврата и охотниками до любовных сплетен и всяческих интриг по этой части; в числе их находились князь Пётр Долгоруков и граф Л. С[оллогуб].

Накануне дуэли был раут у графини Разумовской. Кто-то говорит Вяземскому: «Подите, посмотрите, Пушкин о чём-то объясняется с Даршиаком; тут что-нибудь недоброе». Вяземский направился в ту сторону, где были Пушкин и Даршиак; но у них разговор прекратился.

Княгине Вяземской говорили, что отец и мать Гекерна жили в Страсбурге вполне согласно, и никакого не было подозрения, чтобы молодой Гекерн был чей-нибудь незаконный сын. Один из чиновников Голландского посольства Геверс открыто говорил, что посланник их лжёт, давая в обществе знать, будто молодой человек его незаконный сын.

Пушкин говаривал, что, как скоро ему понравится женщина, то, уходя или уезжая от неё, он долго продолжает быть мысленно с нею и в воображении увозит её с собою, сажает её в экипаж, предупреждает, что в таком-то месте будет толчок, одевает ей плечи, целует у неё руку и пр. Однажды княгиня Вяземская, посылая к нему слугу, велела спросить, с кем он тот день уезжает. — «Скажи, что сам-третей», отвечал Пушкин. — Услыхав этот ответ, «третьею верно ты», заметил князь Вяземский своей жене.

(Соб. соч. П. П. Вяземского, стр. 480)

Стихи чертёнка-племянника чудесно-хороши. В дыму столетий! Это выражение — город. [405] Я всё отдал бы за него, движимое и недвижимое. Какая бестия! Надобно нам посадить его в жёлтый дом: не то этот бешеный сорванец нас всех заест, нас и отцов наших.

(О. А., I, 130)

Свиньин полоскается в грязи и пишет стихи, и ещё какие, а вы ни слова, как будто не ваше дело. Да чего же смотрит Сверчок, полунощный будочник? При каждом таком бесчинстве должен он крикнуть эпиграмму. [406]

(О. А., I, 206)

Я думаю, что он ни хорошо, ни худо не делает, вступая в военную службу. Ему нужно волнение и сотрясение: пускай трясёт он себе! По крайней мере фрянок не будет.

(О. А., I, 193)

… Пушкина… Венера пригвоздила к постели и к поэме.

(О. А., I, 358—359)

Любовь Пушкина — верно моя приятельница, которая меня промучила целую ночь…… [407]на маскарадном бале.

(О. А., II, 14)

Стихи Пушкина — прелесть!

(О. А., II, 64)

Кто сушит и анатомит Пушкина? Обрывают розу, чтобы листок за листком доказать её красивость. Две, три странички свежие, — вот чего требовал цветок такой, как его поэма. Смешно хрипеть с кафедры два часа битых о беглом порыве соловьиного голоса. [408]

(О. А., II. 107)

… с ума сошёл от его стихов. Что за шельма! Не я ли наговорил ему эту Байронщизну:

Мне жаль, что в этой элегии дело о любви одной. Зачем не упомянуть о других неудачах сердца? Тут было где поразгуляться.

(О. А., II, 257)

Кишинёвский Пушкин ударил в рожу одного боярина и дрался на пистолетах с одним полковником, но без кровопролития. В последнем случае вёл он себя, сказывают, хорошо. Написал кучу прелестей. Денег у него ни гроша. Кто в Петербурге заботился о печатании его «Людмилы»? Вся ли она распродана, и нельзя ли подумать о втором издании? Он, сказывают, пропадает от тоски, скуки и нищеты.

(О. А., II, 275)

Я написал кое-что о «Кавказском Пленнике»: скоро пришлю. Мне жаль, что Пушкин окровавил последние стихи своей повести. Что за герой Котляревский, Ермолов? Что тут хорошего, что он,

От такой славы кровь стынет в жилах, и волосы дыбом становятся. Если мы просвещали бы племена, то было бы что воспеть. Поэзия не союзница палачей; политике они могут быть нужнее, и тогда суду истории решить, можно ли её оправдывать или нет; но гимны поэта не должны быть никогда славословием резни. Мне досадно на Пушкина: такой восторг — настоящий анахронизм. Досадно и то, что, разумеется, мне даже о том и намекнуть нельзя будет в моей статье. Человеколюбие и нравственное чувство моё покажется движением мятежническим. [409]

(О. А., II, 287)

Пушкин прислал мне одну свою прекрасную шалость:

(А. Т., стр. 16)

На-днях получил я письмо от Беса-Арабского Пушкина. Он скучает своим безнадёжным положением, но, по словам приезжего, пишет новую поэму «Гарем» о Потоцкой, похищенной которым-то ханом, событие историческое. [411]А что ещё лучше сказывают, что он остепенился и становится рассудителен.

(О. А., II, 327)

В «Прощании» Пушкина много чувства и предаяния… В его «Разбойниках» чего-то недостаёт; кажется, что недостаёт обычной очаровательности стихов его. Более всего понравилось мне: бред больного брата и сцепление увещаний в отношении старика с состраданием оставшегося брата к старикам. Я благодарил его и за то, что он не отнимает у нас, бедных заключённых, надежду плавать и с кандалами на ногах…

Говорили ли вы Воронцову о Пушкине? Непременно надобно бы ему взять его к себе. Похлопочите, добрые люди! Тем более, что Пушкин точно хочет остепениться, а скука и досада плохие советники.