Коллектив авторов Биографии и мемуары - Пушкин в воспоминаниях и рассказах современников

Соч. VIII, 427.

[Граф Ян Потоцкий] известен в учёном и литературном мире историческими, писанными на французском языке, изысканиями о Славянской древности. После смерти его, напечатан был, также на французском языке, фантастический роман его: «Les trois pendus». Сказывают, что он написан в угоду жене и по следующим обстоятельствам. Во время продолжительной болезни жены своей читал он ей арабские сказки Тысячи и одной ночи. Когда книга была дочитана, графиня начала скучать и требовала продолжения подобного чтения: чтобы развлечь её и удовлетворить желанию её, он каждый день писал по главе романа своего, которую вечером и читал ей вслух. Пушкин высоко ценил этот роман, в котором яркими и верными красками выдаются своенравные вымыслы арабской поэзии и не менее своенравные нравы и быт испанские. [385]

«Сборн. Рус. Истор. Общ.» I, 205.

Покойный М. А. Максимович передавал нам, как, в его присутствии, кто-то из знакомых сказывал Пушкину, что одна Цыганка вместо: Режь меня , жги меня пела режь меня , ешь меня . Пушкин был чрезвычайно доволен и говорил, что в следующем издании поэмы непременно сделает эту перемену.

РА. 1874. I, 424.

Немного парадоксируя, Пушкин говаривал, что русскому языку следует учиться у просвирен и у лабазников; но, кажется, сам он мало прислушивался к ним и в речи своей редко простонародничал.

Соч. VIII, 478.

Мне известно, что в последний приезд мой в Петербург было донесено правительству слово, будто сказанное обо мне Александром Пушкиным: вот приехал мой демон! Это не сказано Пушкиным, или сказано, да не так. Он не мог придавать этим словам ни политический, ни нравственный смысл, а разве просто шуточный, если только и произнёс их. Они ни в духе Пушкина, ни в моём; по сердцу своему он ни в каком случае не скажет предательского слова. По свойству ума, если и мог бы он быть под чьим-нибудь влиянием, то не хотел бы в том сознаться. Я же ничьим, а ещё менее Пушкинским соблазнителем быть не могу.

Соч. II, 97—98.

Сегодня говорил мне Пушкин об актёре Montalari: «Я применил к нему стих Лафонтена: „Voilà tout mon talent, je ne sais s’il suffit“». [386]

Соч., т. IX, 122.

18. VIII. 1830

С [Пушкиным] спорили мы о Пероне. Он говорил, что его должно предать смерти и что он будет предан pour crime de haute trahison. Я утверждал, что не должно и не можно предать ни его, ни других министров потому, что закон об ответственности министров заключался доселе в одном правиле, а ещё не положен и следовательно применен быть не может. Существовал бы точно этот закон и всей передряги не было, ибо не нашлось бы ни одного министра для подписания знаменитых указов. Утверждал я, что и не будет он предан, ибо победители должны быть и будут великодушны. Смерть Нея и Лабедойера опятнали кровью Людовика XVIII. Неужели и Орлеанский, или кто заступит праздный престол, захочет последовать этому гнусному примеру. Мы побились сП[ушкиным] о бутылке шампанского… [387] 10. Выехали мы из Петербурга с Пушкиным в дилижансе. Обедали в Царском Селе у Жуковского. В Твери виделись с Глинкою. 14-го числа утром приехали в Москву.

Соч., т. IX, 136—137.

25. VIII. 1830

Бедный Василий Львович [Пушкин] скончался 20-го числа в начале третьего часа пополудни… Испустил он дух спокойно и безболезненно, во время чтения молитвы при соборовании маслом. Обряда не кончили, помазали только два раза. Накануне был уже он совсем изнемогающий, но увидя Александра, племянника, сказал ему: «как скучен Катенин!» Перед этим читал он его в «Литературной Газете». Пушкин говорит, что он при этих словах и вышел из комнаты, чтобы дать дяде умереть исторически. Пушкин был однако же очень тронут всем этим зрелищем и во всё время вёл себя, как нельзя приличнее. [388]

Соч., т. IX, 137—138.

9. XII. 1830

Третьего дня был у нас Пушкин. Он много написал в деревне: привёл в порядок 8 и 9 главу Онегина, ею и кончает; из 10-й, предполагаемой, читал мне строфы о 1812 годе и следующих — славная хроника; куплеты: Я мещанин , я мещанин; эпиграмму на Булгарина за Арапа; написал несколько повестей в прозе, полемических статей, драматических сцен в стихах: Дон-Жуана, Моцарта и Сальери; у вдохновенного Никиты, у осторожного Ильи. [389]

Соч., т. IX, 152.

Уже при последних издыханиях холеры навестил меня в Остафьеве Пушкин. Разумеется, не отпустил я его от себя без прочтения всего написанного мною. Он слушал меня с живым сочувствием приятеля, и судил о труде моём с авторитетом писателя опытного и критика меткого, строгого и светлого. Вообще более хвалил он, нежели критиковал. Между прочим находил он, что я слишком живо нападаю на фон-Визина за мнения его о французах, и слишком горячо отстаиваю французских писателей. При всей просвещённой независимости ума Пушкина, в нём иногда пробивалась патриотическая щекотливость и ревность в отношении суда его над чужестранными писателями. Этого чувства я не знаю. Как бы то ни было, день, проведённый у меня Пушкиным, был для меня праздничным днём. Скромный работник, получил я от мастера — хозяина одобрение, то есть лучшую награду за свой труд. [390]

Соч., т. I, I.

7. I . 1831

4-го приезжали в Остафьево Денис Давыдов, Пушкин, Николай Муханов, Николай Трубецкой.

Соч, т. IX, 155.

После Июльской революции 30-го года, Пушкин говорил: «Странный народ! Сегодня у них революция, а завтра все столоначальники уже на местах, и административная махина в полном ходу».

Соч. VII, 482.

Вот что я было написал в письме к Пушкину сегодня и чего не послал. Попроси Жуковского прислать мне поскорее какую-нибудь новую сказку свою. Охота ему было писать шинельные стихи (стихотворцы, которые в Москве ходят в шинели по домам с поздравительными одами), и не совестно ли певцу в стане русских воинов и певцу в Кремле сравнивать нынешнее событие с Бородиным. Там мы бились один против 10, а здесь напротив, 10 против одного. Это дело весьма важно в государственном отношении, но тут нет ни на грош поэзии. Можно было дивиться, что оно долго не делается, но почему в восторг приходить от того, что оно сделалось. Слава богу, русские не голландцы: хорошо им не верить глазам и рукам своим, что они посекли бельгийцев. Очень хорошо и законно делает господин, когда приказывает высечь холопа, который вздумает отыскивать незаконно и нагло свободу свою, но всё же нет тут вдохновений для поэта. Зачем перекладывать в стихи то, что очень кстати в политической газете? Признаюсь, что мне хотелось здесь оцарапнуть и Пушкина, который также, сказывают, написал стихи. Признаюсь и в том, что не послал письма не от нравственной вежливости, но для того, чтобы не сделать хлопот от распечатанного письма на почте…

Будь у нас гласность печати, никогда Жуковский не подумал бы, Пушкин не осмелился бы воспеть победы Паскевича. Во-первых — потому, что этот род восторга анахронизм, что ничего нет поэтического в моём кучере, которого я за пьянство и воровство отдал в солдаты и который, попав в железный фрунт, попал в махину, которая стоит или подаётся вперёд без воли, без мысли и без отчёта, а что города берутся именно этими махинами, а не полководцем, которому стоит только расчесть, сколько он пожертвует этих махин, чтобы повязать на жену свою Екатерининскую ленту. Во-вторых, потому, что курам насмех быть вне себя от изумление, видя, что льву удалось, наконец, наложить лапу на мышь…