Реза Аслан - Бог. История человечества

Неизвестно, являются ли очеловеченные боги из Гёбекли-Тепе пантеоном отдельных персонализированных богов или же просто анонимными обобщенными божествами. Ответ может лежать в уникальном наборе символов, которыми покрыт каждый столб. Они могут оказаться средством идентификации – именем бога или описанием его характеристик. Они могут рассказывать некий миф об этом боге или описывать то, о проявлении чего его следует молить – подобно тому, как в католичестве жития святых рассказывают верующим, к кому и с какой целью нужно обращаться. Если мы не сможем расшифровать письмена, то, видимо, так никогда и не узнаем ответа.

Но мы знаем, почему центральные столбы в Гёбекли-Тепе имеют человекообразную форму и почему разные племена, собиравшиеся там, выбрали человеческий облик для отражения зарождающегося представления о том, как выглядели боги. Дело в том, что у них почти не было выбора.

T‐образный столб в Гёбекли-Тепе с человеческими руками и поясом (ок. 12 500–10 000 гг. до н. э.)

© Vincent J. Musi / National Geographic Creative

Как мы уже убедились, эволюция обрекает нас наделять собственными верованиями, желаниями, ментальными и психологическими состояниями, а также душами, подобными нашим, других существ – и людей, и не-людей. Наш HADD – гиперчувствительный датчик действия – заставляет нас видеть действующую силу в природных явлениях. Благодаря компетентному сознанию мы по своей природе склонны очеловечивать все явления, с которыми сталкиваемся. Разве мы могли создать богов в иной, не человеческой форме? Мы сами – линза, через которую мы понимаем Вселенную и все в ней. Мы применяем личный опыт ко всему, что встречаем на своем пути, – как к людям, так и ко всему остальному. Тем самым мы очеловечиваем не только мир, но и богов, которые его, как мы полагаем, создали.

За века, которые последовали за строительством Гёбекли-Тепе, это бессознательное желание очеловечить богов возымело определенные последствия – как положительные, так и отрицательные. Чем больше мы представляем себе богов в виде людей, тем активнее проецируем на них человеческие свойства. Наши достоинства становятся достоинствами богов, наши черты характера – их чертами. Со временем появляется представление о царстве небесном как отражении царства земного, так что боги, которые обрели наши личностные качества, начинают и делать то же, что и мы, вплоть до бюрократических проволочек. Чтобы лучше узнать богов, мы создаем целые духовные системы, основанные, однако, на том единственном, что мы действительно знаем, – на нас самих. Богам нужна пища, поскольку она нужна нам, так что надо приносить им жертвы. Богам нужно убежище, поскольку оно нужно нам, так что надо строить им храмы. Богам нужны имена, так что мы назовем их. Им нужны личности – надо дать им их. Им нужны мифические истории, чтобы укоренить их в нашей реальности; формализованные ритуалы, которые можно воплотить в нашем мире; слуги и помощники, которые могут исполнять их желания (которые суть не что иное, как наши желания); правила и законы, чтобы они были довольны; мольбы и молитвы, чтобы умерить их гнев. Проще говоря, им нужны религии. И мы их изобретем.

Однако, вероятно, одним из наиболее значительных последствий нашего непреодолимого желания очеловечивать богов стало то, что, похоже, явилось прямым результатом строительства Гёбекли-Тепе, – зарождение сельского хозяйства. Поскольку именно воплощение конкретных богов в человеческом облике и возникшие в процессе этого мифы и ритуалы вытолкнули нас из палеолита, заставили перестать бродить по миру и осесть на земле, дали толчок к тому, чтобы начать изменять мир под наши потребности и изобрести сельское хозяйство. Иными словами, сделав людей из небесных богов, мы сделали из людей богов земных [1].

Примерно два с половиной миллиона лет нашей эволюции – то есть более 90 % времени нашего гоминидного существования – мы бродили по земле в поисках пищи. Мы были хищниками, рыскающими по лесам и равнинам, конкурируя за добычу с гораздо лучше приспособленными к этому животными, хотя они были далеко не так умны, как мы. Нас сформировал именно этот опыт жизни в качестве охотников и собирателей. Благодаря ему у нас увеличился мозг, повысились когнитивные возможности, а сами мы постепенно обрели разборчивость взамен импульсивности.

Все наши боги были, по сути, богами охоты. Наши обряды и ритуалы, мифы и легенды, подземные святилища, само наше представление об окружающем мире были сформированы тем мистическим единением, которое отличает отношения охотника и жертвы. Это единение распространялось на животных, которых мы убивали, и орудия, которыми мы это делали: костяные гарпуны, деревянные копья, рыболовные крючки, тканые сети – все это обладало священной силой. То, что мы вынуждены были ради своего выживания полагаться на эти орудия, сделало их не обычными предметами, а симулякрами духовного мира.

Охота дала нам возможность овладеть ландшафтом, благодаря ей у нас сформировалась ментальная карта мира, в котором мы жили, – его горных хребтов и склонов, долин и рек. Охота не только стимулировала наше творческое воображение, но и закрепила в сознании определенные общественные ценности, за которые мы боремся до сих пор. Необходимость сохранять мобильность ради охоты не давала копить материальные ценности, обретать собственность, а следовательно, мешала и расслоению общества на имущих и неимущих.

Затем, где-то 10 000–12 000 лет назад, мы необъяснимым образом сменили копья на плуги и преобразились из собирателей в фермеров. Мы перестали гоняться за едой и начали ее производить. Вместо того чтобы охотиться на животных, мы начали их выращивать.

Охота, возможно, и сделала нас людьми, но сельское хозяйство навсегда изменило представление о том, что, собственно, значит быть человеком. Если охота позволила нам овладеть пространством, то сельское хозяйство помогло нам овладеть временем, синхронизировать движения солнца и светил с сельскохозяйственным циклом. Мистическая связь с животными, с которыми мы делили землю, обратилась на саму эту землю. Мы перестали молиться о помощи в охоте и стали молиться об урожае. С неба, традиционно ассоциирующегося с мужскими, отеческими божествами, мы перенесли свое духовное внимание на землю – Богиню-Мать, что упрочило положение женщин в обществе. Плодородие земли стало ассоциироваться с фертильностью женщин, которые скрывают в своей утробе тайну жизни, так что, как отмечал легендарный историк религии Мирча Элиаде, физический труд за плугом стал напоминать половой акт [2].