Сергей Нилус - Собрание сочинений - Том 6

— Благословите, — говорю ему, — батюшка, поселиться нам в Оптиной до смерти.

— Да, да, — отвечает он, — годочка два, ну три, поживете! Только условие с монахами напишите, а то, ведь, их там не один человек: мало ли что может случиться.

— Батюшка! — опять говорю. — Уж вы до смерти нам там жить благословите!

А он свое:

— Годочка два-три поживете. Ведь вы сами знаете, что теперь почетных мест нет: какие могут быть почетные места-то?

Очень нам тогда эти слова были не по мысли. Всё это происходило в августе 1907-го года, а в первую ночь в новом своем Оптинском приюте мы провели с 30-го сентября на 1-ое октября того же года. Первое утро нашей Оптинской жизни, таким образом, было утром Покрова Божией Матери: милости Ее искали — милость Ее в Покров и получили, под кровом Ее Обители в среде Ее верующих послушников Оптинских.

И это тоже было вере нашей в знамение».

Нилусы прожили в Оптиной Пустыни, таким образом, с 1-го октября 1907 г. по 14 мая 1912 г. Описание «Ювенальевской» или «Леонтьевской» усадьбы, где поселились Нилусы, мы находим в сборнике, посвященном памяти Константина Николаевича Леонтьева 22 22 Литературный сборник памяти К. Н. Леонтьева. СПб., 1911. С. 385–401. , великого русского мыслителя, который там жил в конце прошлого века.

«Осенью, — пишет Евгений Поселянин, — я пришел к Леонтьеву в его дом-особняк, который он занимал у Оптиной Пустыни и который находился в нескольких десятках саженей от монастырской ограды.

Смотря парадной стороной своей на ограду, боковыми стенами своими дом выходил на реку Жиздру, протекавшую от него тоже саженях в пятидесяти, а другой — на старый тенистый сад, заросший преимущественно кленами.

Дом был веселый, покрытый белой штукатуркой, стоял высоко на фундаменте и был увенчан наверху мезонинчиком.

Сразу из прихожей вы попадали в длинную, большую трапезную комнату, шедшую в ширину всего дома. Большое итальянское окно выходило к Жиздре, а напротив балконная дверь вела в сад.

Кроме этой комнаты, в нижнем этаже были еще две комнаты и помещение для прислуги, буфет. Деревянная лестница вела вверх в мезонин, где были просторные кабинет и спальня.

Широко лился с лугового простора, со стороны Жиздры, свет в окно кабинета… Из окон открывался чисто русский пейзаж, который ничего не скажет, может быть, иностранцу, но хватает за сердце русского человека. Огород, спускающийся к Жиздре, забор, проезжая дорога, уютная в берегах своих, светлоструйная река, луговой простор, а за ним — деревня Стенино».

В этой Оптинской усадьбе Нилусы прожили почти 5 лет. Этот краткий период своей жизни они сравнивали с земным раем. Старцем и духовником Нилусов был о. Варсонофий. В это время еще был жив и старец о. Иосиф, к которому они ходили на благословение. Между монахами были еще живы многие подвижники, как например, игумен Марк, постриженик великого настоятеля о. схиархимандрита Моисея, также о. Иоиль, о. Иоанн (Салов), слепец о. Иаков, дивные образы которых Нилус запечатлел на страницах своего оптинско-го дневника 23 23 На берегу Божьей реки. Сергиев Посад, 1916. Т. I. кистью большого художника. Общение с ними было величайшим счастьем для Нилусов. Мы не упомянули имя будущего старца о. Нектария, беседы с которым украшают страницы упомянутого дневника.

Самым драгоценным в оптинской жизни Нилусов являлось их частое посещение богослужений и представлявшаяся возможность пребывать в послушании у старца.

Вот как описывает Нилус в первой части книги «На берегу Божьей реки» свои чувства при входе в храм Божий ко всенощной под праздник в честь иконы Казанской Божией Матери:

«Пришли мы с женой в храм задолго еще до начала бдения. Так и всегда приходим мы под великие Оптинские праздники, чтобы занять заблаговременно привычное наше место в храме, пока оно свободно от других богомольцев.

И как же мы любим этот последний получас перед началом торжественного звона к праздничной всенощной!

Вот вступаем мы на каменные ступени церковного крыльца. Отворяется перед нами стеклянная дверь его тамбура, и впереди нас входит очередной пономарь-монах. Он друг наш, как и все оптинцы, по нашей к ним любви и дружбе: и мы чувствуем, как чувствует это и он, вратарь храма, благоговейный служитель его святыни.

Если очередным пономарем случится быть отцу Маркеллу — монаху живого и общительного характера, то, открывая двери и стуча железным засовом и тяжелым замком о железную ее обшивку, он не преминет обернуться в нашу сторону и с ласково-приветливым кивком головы всегда промолвит: „А, старички-то уж тут? Вот преподобные-то!“ — И он знает, а мы и подавно, что и тени нет в нас преподобия, что это привычная шутка благожелательного отца Маркелла; и к шутке его и мы сами относимся с равной благожелательностью, а, главное, любим его и чувствуем, что и он нас также любит и считает своими оптинскими.

И вот первое впечатление при входе в Божий храм — благоухание братской любви. И с этим чувством любви мы переступаем порог дома Божия, осеняемся таинственным полумраком его сводов, едва выступающих росписью святых своих изображений из сгустившегося под ними мрака, напоенного благовонием фимиама кадильного. „Вниду в дом Твой, поклонюся ко храму святому Твоему, в страсе Твоем“, — шепчут уста, и чело преклоняется под знамением креста Господня.

Хорошо, сладко!.. Таинственно и… жутко!

На аналое, в венке из искусственных ландышей и незабудок уже возложена наша коренная Оптинская святыня, чудотворная икона праздника. В храме тепло: пахнет росным ладаном, ароматом чистого пчелиного воска от своих пчел, со своего свечного завода… Мы снимаем с себя теплые верхние одежды, кладем их на наши места и идем прикладываться.

„Заступнице Усердная, Мати Господа Вышняго! За всех молиши Сына Твоего Христа Бога нашего…“. И тут молитвенная память твоя подскажет тебе все дорогие и любимые тобою имена дорогих твоих и любимых, за которых молит сердце твое Пречистую, а Ангел-Хранитель невидимым рукавом незримой ризы своей возьмет и смахнет навернувшуюся на твою ресницу слезу умиления и… грусть о тех далеких, живых и отошедших, за кого уста твои беззвучно шепчут слова сердечной молитвы:

„Спаси и сохрани их от зла и соблюди их для блаженной вечности, Преблагословенная!“

Приложишься к чудотворной иконе и следом пойдешь прикладываться к другим иконам Казанского храма, а там к дорогим и близким сердцу надгробиям, скрывающим под собою святые останки великих восстановителей Оптинской славы, родных по плоти и по духу братьев — схиархимандрита Моисея и схиигумена Антония. Трудились вместе во славу Божию и лежат под одной могильной плитой в одном и том же храме, угодники Божии. От Моисея и Антония подойдешь к архимандриту Досифею, недолго управлявшему обителью после схиархимандрита Исаакия, — его надгробие почти рядом, его помянешь и его молитв попросишь. Оттуда сердце поведет в противоположную сторону храма, к схиархимандриту Исаакию… Как дороги, как близки сердцу все эти подвижники Оптинские, управившие и себя, и вверенные их духовному руководительству христианские души в Царство Небесное.