Сергей Нилус - Собрание сочинений - Том 6

Царство вам всем Небесное, место покойное!

И вот один по одному, а то и группами, начинают появляться богомольцы и постепенно наполнять обширный храм Царицы Небесной, посвященный памяти чудотворного явления Ея иконы в Казани. Зажигаются привычной и ловкой рукой екклесиархов безчисленные лампады и свечи: в храме, всё светлеет и светлеет… Вот входят и становятся по своим местам темные и благоговейные тени монахов и послушников… И вдруг, могучий медный удар шестипудового колокола… За ним, немного погодя, другой; за другим, с равным промежутком — третий, и широкой звуковой волной, заливая на далекое пространство все окрестные леса и луга, польется с высоты Оптинской колокольни дивно-божественный зов полнозвучного металла к величавому праздничному Оптинскому бдению, к великому празднику чудной и славной во обителях российских Оптиной Пустыни.

Слава Богу, дождались Богородицына праздничка!..»

Кроме общения с оптинскими монахами, Нилусы знакомились со многими богомольцами, посещавшими Оптину Пустынь. Назовем имя матери игумении Софии Киевского Покровского монастыря. В то время она была начальницей небольшой монашеской общины «Отрада и Утешение». А также упомянем имя Елены Андреевны Вороновой. Кроме того, в Оптину приезжала и помощница ее, Наталия Ивановна Евреинова, которая заняла ее место во главе тюремного комитета после ее смерти. Это была, подобно Елене Андреевне, святая женщина, находилась в тайном постриге, будучи матерью многочисленного семейства. Имя ее никогда не упоминалось в печати. У нее был дар исцелять глазные болезни. На это она имела разрешение от старца Варсонофия. Она присутствовала при его кончине. Он через нее передал земной поклон Нилусам, говоря, что они вместе с ним пострадали за одно и то же. Но мы забегаем вперед… Однажды в письме к Нилусам Наталия Ивановна описывала слышанное ангельское пение… Вся красота земной музыки с тех пор перестала для нее существовать. В эмиграции Наталия Ивановна жила в Брюсселе 24 24 Находясь в эмиграции, Н. И. Евреинова чрезвычайно безпокоилась о судьбе Нилуса, сидевшего тогда в тюрьме в Москве на Лубянке. Вот ее письмо от 11 апр. 1925 г.: Дорогая X, вот уже третье письмо, которое я вам пишу. Жду с нетерпением хоть маленькую весточку, одну открыточку, что наши страстотерпцы, святые мои, С. А. и Е. А.? Если бы вы знали, какая иногда тоска обхватывает мое сердце. Каждый день со страхом и надеждой заглядываю в почтовый ящик наших дверей, и всё нет ничего. Последнее ваше письмо от 15 февраля, и после этого ни строчки. Может быть, я чем-нибудь вас огорчила? Во всяком случае — невольно, этому вы можете доверить. От сердца любящего пишу, что кроме глубокой любви и высокого уважения я ничего другого не чувствую к вам, а мою любовь к дорогим моим С. А. и Е. А. ничто и никто из меня не исторгнет, она будет длиться во веки веков. Я в моей жизни никого не встречала выше их в смысле христиан, людей примерных во всех отношениях. Перед ними я преклоняюсь и радуюсь, что Бог дал мне их узнать. .

Но перенесемся в Оптину, в большую трапезную, тянувшуюся во всю длину «Ювенальевской» усадьбы. Там у Нилусов за гостеприимным столом сидят самые разнообразные оптинские паломники: здесь Мария Николаевна Максимович, жена Варшавского генерал-губернатора, пьет чай рядом с простыми крестьянами; тут нет никаких рангов, все чувствуют себя в общей духовной семье; тут царит искреннее, христианское расположение друг к другу. Нилусы умели объединять людей, окружать их сердечной любовью.

Но кому-то это не понравилось… Когда Нилус стал сотрудником «Троицкого Слова», издаваемого архиепископом Никоном Вологодским, помещая статьи под заглавием «На берегу Божьей реки», он пришел к старцу о. Варсонофию просить благословения на этот труд. Старец одобрил это начинание, благословил, но речь свою он прервал, сказав: «А знаете — против вас начинается восстание, да какое восстание!» — «Откуда, батюшка?» — «Извне и изнутри, со стороны одной партии». Продолжать речь Старцу помешали. Это был как бы первый звонок.

К биографии С. А. Нилуса нельзя не отнести его рукописного повествования об исцелении его супруги от тяжкого недуга и связанного с этим другого чуда, а именно — его избавления от многолетнего порока куренья: «…7 июля 1909 г. Сегодня ночью со мной был тяжелый приступ удушливого кашля. Поделом! — это все от куренья, которого я не могу бросить, а курю я с третьего класса гимназии и теперь так насквозь пропитал себя проклятым никотином, что он уже стал, вероятно, составной частью моей крови. Нужно чудо, чтобы вырвать меня из когтей этого порока, а своей воли у меня на это не хватит. Пробовал бросить курить, не курил дня по два, но результат был тот, что на меня находила такая тоска и озлобление, что этот новый грех становился горше старого. О. Варсонофий запретил мне даже и делать подобные попытки, ограничив мою ежедневную порцию куренья пятнадцатью папиросами. Прежде я курил без счета…» — Это было сказано в 1-й части «На берегу Божьей реки», стр. 230. Теперь следует посланная рукопись: «Придет ваш час, — сказал о. Варсонофий, — и куренью настанет конец». «Надейся, не отчаивайся: в свое время, Бог даст, бросишь», — по поводу того же куренья, от которого я никак отстать не мог, сказал мне о. Иосиф. И чудо это, по слову обоих старцев, надо мной совершилось. А было это так:

Живем мы с подружием моим, женой моей Богоданной, что называется душа в душу, в полном смысле Евангельского слова так, что мы не двое, а одна плоть. Великая эта милость Божия, нам дарованная свыше, по глубокой и убежденной нашей вере в таинство брака, к которому мы оба в свое время приступали со страхом и трепетом. И вот в июне 1910 г. жена моя заболела какой-то странной болезнью, которой ни фельдшер оптинский, ни приглашенный врач определить не могли: утром почти здорова, а как вечер— так и до 40 температуры. И так и неделя, и другая, и третья! Вижу, тает на моих глазах моя радость, тает, как восковая свечечка и вот-вот вспыхнет в последний раз и погаснет. И великой, безмерно великой тоскою и скорбью исполнилось тогда мое сиротеющее сердце, и пал я ниц пред иконой Божией Матери Одигитрии Смоленской, что стояла в углу моего кабинета, и плакал я перед Ней, и ужасался и тосковал и говорил Ей, как живой: «Матушка Царица моя Преблагословенная Богородица! Ты, верую, дала жену ангела моего, Ты же и сохрани мне ее, а я Тебе за то обет даю не курить больше никогда. Обет даю, но знаю, что своими силами исполнить его не могу, а не исполнить — грех великий, так Ты Сама мне помоги!» — Так было это часов около десяти вечера. Помолившись и несколько успокоившись, подошел к постели жены. Спит, дыхание тихое, ровное. Дотронулся до лба: лоб влажный, но не горячий — крепко спит моя голубушка нежная. Слава Богу, слава Пречистой! На утро температура 36,5°, вечером 36,4° и через день встала, как и не болела. А я забыл, что курил, как не курил никогда, а курил я ровно тридцать лет и три года, и весь организм мой был так пропитан проклятым табачищем, что я без него жить не мог не только дня, но и минуты. Это ли не чудо Одигитрии?