Сергей Нилус - Собрание сочинений - Том 6

Но миссия помещика не была его призванием. Хозяйство свое он вел неумело и в результате разорился, был вынужден продать свое имение и искать другого поприща деятельности. Имея юридическое образование, С. А. Нилус поступил куда-то на службу (не помню куда) чиновником, но и государственная служба его не удовлетворяла, и он вскоре ее оставил. Не знаю точно, раньше ли поступления на государственную службу или после оставления ее С. А. принял должность воспитателя в семье губернатора одной из восточных губерний и в течение всей последующей своей жизни не прерывал общения с этой семьею.

В религиозном отношении С. А. также был неустойчив и к религии равнодушен, хотя сведения, приводимые Гр. Бостуничем в его брошюре «Правда о Сионских протоколах» на с. 11 (Ср. Митровица, 1921) о том, что С. А. Нилус был в молодости соблазнен Теодором Герцлем и посвящен в масонство, а затем возвращен в лоно Православия протоиереем Иоанном Кронштадтским, нужно отнести к досужим вымыслам, не имевшим под собою ни малейшей почвы. Такого факта в жизни С. А. Нилуса никогда не было. Будучи в молодости равнодушным к религии, он в то же время, несомненно, принадлежал к числу тех «богоискателей», которые страдали и томились своим безверием и добросовестно искали выходов из положения. В этих случаях Сам Господь, не желая смерти грешника, идет к нему навстречу и подает Свою благодатную помощь. Так случилось и с С. А. Нилусом. Об этом моменте своего обращения к Богу или, точнее, своего духовного возрождения С. А. Нилус рассказывает в своей книге «Великое в малом» 30 30 В изд. Ф. В. Винберга «Луч Света», вып. 3-й. С. 205–209. следующее: «Тому назад двадцать девять лет 31 31 2-е издание книги «Великое в малом», 1911 год. , стало быть, в 1882 году, спустя год после безумно-кровавого злодеяния, жертвою которого пал человеколюбивейший Государь Александр-Освободитель, и за год до Священного коронования Александра-Миротворца, я был в Киеве. Стояли чудные сентябрьские дни, на которые так щедра бывает иногда южнорусская осень. Уличная киевская жизнь кипела и била ключом: весь Киев от мала и до велика жил на улице; особенно Крещатик бурлил и шумел веселой, оживленной и впечатлительной толпой, той южной толпой, какой не встретишь обычно на городских улицах нашего севера. Под жарким солнцем юга родятся, растут и созревают характеры совсем иного типа, чем те, которыми дарит нас наше тусклое, туманное, холодное небо.

В те дни я был православным только по имени: довольно сказать, что, прожив в Киеве, этой колыбели родного Православия, два с половиною месяца, я за все время своего пребывания в такой близости от благоухания лаврской святыни ни разу не был не только в Лавре, но даже и в церкви. И тем не менее я именно в Киеве и в те самые дни получил впечатление от одного события, какое мне особенно врезалось в памяти и которому впоследствии суждено было стать предметом моего христианского размышления.

Событие это было — комета; блестящая, яркая, огромная комета, появившаяся внезапно на юго-западном, помнится мне, горизонте киевского неба… Величественное и жуткое было это зрелище!..

Двадцать девять лет прошло уже с тех дней, а грозное небесное явление еще и теперь перед моими глазами, что-то стихийное и страшное знаменуя, что-то великое и, как смерть, неотразимое предвозвещая.

И тогда, в те памятные киевские дни, комета эта не казалась мне чем-то случайным, как простое астрономическое явление, без влияния на жизнь не только планеты нашей, но и духа человечества, ее населяющего: история моей родины, как и мировая история, напоминала мне, что человеческое сердце не без основания привыкло с незапамятных времен соединять с появлением на небе хвостатого знамения тяжкие предчувствия каких-то неведомых, но неизбежных угроз, сокрытых в таинственном грядущем. Конечно, человеку такого настроения, какого я был тогда, и в голову не могло прийти при наблюдении над дивным небесным знамением, что оно может иметь то или другое прикровенное значение для грядущих судеб Христовой Церкви на земле; но тем не менее сердце мое, помню, было смущено ожиданием чего-то, что грозящим призраком скорбей и бед неясно для меня восставало в туманной дали будущего родины.

Тринадцатилетнее царствование великого Государя Императора Александра III, в начале которого мною наблюдалась в Киеве комета, не оправдало моих предчувствий: Россия достигла в его дни такого величия, такой славы, перед которой померкла вся слава мipa; слово Державного властителя православных миллионов, заставляло подчиняться себе все, что могло быть втайне враждебно России; а явно враждовавшего против России не было — оно исчезло, скрылось в подполье сатанинских замыслов и на свет Божий показаться не дерзало…

Люди, имеющие много досуга, могут сколько угодно спорить и препираться между собою о значении для России этого великого царствования; для нас, православных подданных нашего Царя, плоды этого царствования были налицо: Россия и ее Царь-Миротворец были для всего мipa частью того целого, что святым апостолом Павлом именовано словом „держай“ — тем державным началом, которое в своей железной деснице содержало в повиновении и страхе все политические стихии мipa, со времен французской революции обнаружившие явную склонность к анархии, то есть к безначалию…

Таково мировое значение царствования Александра III.

Не то ли предвозвещала киевская комета?

Блестящее светило южной ночи не знаменовало ли тринадцатилетнего могучего блеска России?! Допросите сердце России! Что оно ответит вам?

А вот что оно вам ответит, и ответ этот запечатлен, как свидетель неложный и неподкупный, в стенах Петропавловского собора: из серебра всенародной слезы- слилось все то великое множество венков, которыми народная скорбь об утрате Великодержавного оковала не только гробницу его, но и всю усыпальницу наших государей в твердыне крепости святых Первоверховных Апостолов. Не было в России ни одного сколько-нибудь значительного местечка, ни одного содружества, которые бы не прислали на гроб великому Государю знака своей неутешной скорби об утрате того, в ком все, что было истинным сердцем России, привыкло видеть незаменимого хозяина, воплотившего в одном своем лице всю богатырскую историю Отечества, весь смысл и значение Русского народа. Скорбь об усопшем Царе была истинно скорбью всенародною. Россия дрогнула и застонала, точно в предчувствии чего-то неотвратимо-грозного, что могла бы остановить только та державная рука, которой не стало.

В те скорбные дни я все еще был питомцем либеральных веяний шестидесятых годов и все еще продолжал жить в отчуждении от великих и святых идеалов моего народа; но и меня сразила весть о кончине Царя-Богатыря, и мое сердце вострепетало. И то же чувство скорби испытывалось вокруг меня решительно всеми — людьми всех званий, всех состояний, всех партий, хотя того, что теперь именуют партиями, в то время, слава Богу, еще не существовало.