Сергей Нилус - Cобрание сочинений - Том 5

Простое, скажут, совпадение! Тогда почему, спросим мы, все национальные храмы Китая имеют форму квадрата и расположены сторонами своими сообразно четырем сторонам света, по точному подобию масонских храмов? Неужели и в этом случае ничего более, как простое совпадение?

Сомнения нет в том, что национальная религия Китая не представляет собою простой копии масонства, как и масонство, в свою очередь, более чем вероятно, отнюдь не задавалось целью сообразоваться с китайским ритуалом. Из этого следует одно, это то, что обе эти по виду различные организации возглавляются одним и тем же духом.

Таким образом, нет нужды быть большим ученым, чтобы понять, что люди эти, столько веков погрязшие в гнуснейшем идолопоклонстве, уже рождаются рабами Сатаны и представляют собою обреченную добычу ада. В Китае даже животные и те являются помощниками диавола: гнусная свинья, не менее змеи могущая служить эмблемой демона, беспрепятственно пожирает в младенческом возрасте детей этой страны, населяя ими места загробной жизни блуждающих душ, которые никогда не узрят Бога 268.

В силу такой именно моральной приниженности, такого нравственного падения и Люцифер в народе этом обрел рабов по сердцу своему, исполненных всякого порока, злодейских и развращенных до мозга костей своих. Китайская религия — ламаизм 269, культ Будды или Фо, есть не что иное, как магия и спиритизм. Князь тьмы действует чрез них самым фантастическим образом в сверхъестественных своих проявлениях то неожиданным и устрашающим своим явлением, то вращением столов и другими фокусами спиритических сеансов.

Китаец, можно сказать, сатанист уже по своему темпераменту. Для него удовольствие в том, что свое боярство он представляет себе и изображает в образе самом отвратительном и отталкивающем. В язычестве греков и римлян Люцифер и его демоны тоже заставляли себя обоготворять, но эти народы, по крайней мере, представляли себе своих богов в образах, не имевших в себе ничего непривлекательного; статуи Юпитера, Нептуна, Плутона, Аполлона, Марса и проч. свидетельствуют о религиозном заблуждении, но никак не о развращении артистического вкуса. У китайцев — наоборот, обоготворяется именно то, что и на вид гнусно: статуи Будды — верх невообразимого безобразия; это тот вид язычества, на который царь и владыка ада наиболее глубоко проложил отпечаток своих когтей. То божество, под чье покровительство ставит себя Китай, повсюду, даже на его национальном флаге, изображается им в образе отвратительного дракона. Это сатаническое чудовище, когтистое и хвостатое, с незапамятных времен и поныне представляет собою национальную китайскую эмблему 270.

У китайцев все во вкусе специфически-сатанинском: повсюду зубчатое, двурогое; всюду — когти и хвосты диавола. Китайская архитектура с ее приподнятыми крышами, жилищами бонз, пагодами представляет собою полную противоположность архитектуре всех стран міра. А сам китаец? под рукавами его одежды как бы обрисовываются когти, а голове украшением служит хвост. У этого народа сатанизм выставляется как бы напоказ с особой демонстративностью.

В заключение надлежит отметить, что китайцы не только упорствуют в своем заблуждении, не поддаваясь евангелизации хуже дикарей Океании, Америки и самых варварских племен Африки, но они, кроме того, еще и ненавидят страшнейшей ненавистью, доходящей до жесточайшей злобы, всех христиан без различия их вероисповедания.

Таков Китай — «Срединная Империя». Таковы китайцы.

Предание же, от века хранимое памятью русского народа, утверждает: «Когда придет китаец, тогда наступит и міру конец». Существует предположение, что Магог — Китай с его безчисленным населением, представляющим собою неисчерпаемый запас живого боевого материала. Гог — Япония, со своим войском и командным состовом, желающая стать во главе китайских полчищ.

Его Высочество принц Кан-Ин. Приезд принца в Россию является ответным визитом на посещение Японии Великим Князем Георгием Михайловичем

Что творится теперь в Китае, таковы ли его «praeparednes» — приготовления к «обороне» страны, как в Америке, про то ведает только Бог да «заправилы всемирной политики» из «избранного племени»; мы знаем только то, что до нашего слуха случайно доносится со стороны задворков «советской» прессы, неосторожно оброненным «крылатым» словом. Вот что в московской «Правде» телеграммой из Пекина от 4-го сентября 1923-го года сообщают читателю: «Газета «Чепао», посвящая передовую статью русско-китайским переговорам, пишет:

«Спасение человечества (кто разумеется под «человечеством», читателю уже известно) является общей миссией Китая и России; если им удастся работать в полном единении, то в течение следующих 20 лет все изменится, и не будет тех трагедий, которые мы наблюдаем сейчас. Русский (советский) и китайский народ, эксплоатируемый Японией, Англией, Францией и Америкой, во что бы то ни стало должен придти к соглашению».

Avis an Cecteur. Чтый да разумеет.

Что касается Японии и ее «пушек», то роль ей предназначенная, выяснилась в борьбе ее с Царской Россией, веденной на капиталы Американо-еврейского капиталистического трэста, возглавленного Якобом Шифом и прилагаемым портретом Японского принца Кан-Ина, держащего демонстративно в руках каску и на ней общую для Японии и Советской России пентаграмму Люцифера.

Sapienti sat Имеющий очи видеть да видит.

Как иллюстрацию к вышеприведенной характеристике Китая, я считаю небесполезным присоединить коротенький рассказ из № 22-го «Нивы» за 1913-й год, под заглавием:

Рассказ Пьера Милля.

Перевод Н. Минского.

— Смотрите, — сказал мой проводник: — вот, опять этот сумасшедший легионер... Вишь, как разлегся!

О принадлежности указанного человека к иностранному легиону можно было догадаться лишь по значку на его белом кэпи, почти совершенно скрывавшем его лицо. Так как он лежал на животе, то не видно было и пуговиц его изорванного, крайне грязного мундира из материи хаки... Он не спал, потому что видно было, как у самой земли сверкали его открытые глаза, что-то разыскивавшие в траве. Вместе с тем он не был пьян, так как одна из его рук, странно игравшая по воздуху соломинкой, нисколько не дрожала. Не обращая на него больше внимания, мой спутник пробормотал:

— Недурной однако вид отсюда на Красную Реку.

Мы находились на дороге, по которой провозят провиант между постами По-Лу и Лао-Кай... Светлые ручейки сбегали по откосам, увлекая звонкие камешки вдоль русла. Прямые, гибкие стебли гигантского бамбука тянулись вверх в каком-то восторженном порыве, а дальше, высоко над нами, карабкаясь на серо-голубые известковые скалы, огромные деревья вздымали свои белые стволы, гладкие, как мраморные колонны. Там, где кончался бамбук, дикий банан покрывал холмистую почву. Вокруг округлых стволов, мягких и столь сочных, что стоило надавить на них палкой, чтобы проступила белая влага, симметрически торчали огромные листья, окружая гигантский ниспадающий стержень цветка, более длинного, чем рука человека, — красного, горячего цвета, похожего на богатый бархат расписной хоругви. А на этом огромном, спокойном цветке, казалось, трепетали другие цветы поменьше, более яркой, более огненной окраски. То были птички, улетавшие стаей при нашем приближении, — птички, пьяные от меда. Черная земля пахла гнилью, растущими семенами и насекомыми, ибо насекомые тоже издают свой запах, когда пышет зноем летнее солнце, и они незримыми мириадами в траве и в звучном воздухе и на глухой земле летают, ползают, охотятся, любят, пожирают друг друга и согревают свои яички и куколки. А дальше, за волнующейся зеленью, виднелась Красная Река, уже широкая, как Сена, стремительная, бурлящая водоворотами, загрязненная красной глиной, смытой с рыхлых скал у верховья и уносимой на юг, туда, к устью, к многолюдному Тонкину. Большие китайские джонки с усилием подымались против течения. Грузные, широкие, низкие, они медленно тянулись вверх с помощью паруса из плетеной соломы и окованных железом багров, которыми управляли люди, постоянно перебегавшие с кормы на нос, проворные, терпеливые, неутомимые; желтая кожа на них отливала черным и красным, и все они сгибались так низко, что, казалось, бегали на четвереньках; расстояние делало их крошечными.