Фердинанд Грегоровиус - История города Афин в Средние века

Ближайшими законными наследниками покойного были сыновья его кузена Франко, Нерио и Антонио Аччьяйоли, которых он сам женил на дочерях высоко уважаемого в Венеции Николо Джиорджио; последний в качестве супруга Бенвенуты Протимо был в родстве с герцогом Антонио. Нерио женился на Киаре, Антонио на Марии; наследником своим герцог сам назначил первого из двух братьев. Но завещание его оспаривали его вдова Мария Мелиссена и соединившаяся с ней греческая партия.

Лишь в конце владычества франков явилась, как мы имели уже случай заметить, такая партия в Афинах. С появления латинян, истребивших или оттеснивших в тьму безызвестности туземные архонтские роды, мы лишь с XIV столетия и лишь в сословии нотариусов вновь встречаемся с видными коренными афинянами [710] Интересно, что и при Антонио в 1432 г. грек, вероятно, афинянин, занимал должность городского канцлера, Buchon, N. II, 290. . После падения Каталанского государства греческий элемент становился все сильнее и сильнее. В противоположность испанцам, искавшим всегда национальной и политической связи с Сицилией и Арагонией, Аччьяйоли всегда избегали такой поддержки; поэтому им приходилось делать грекам все большие уступки. В восстановленном архиепископстве афинском греческий элемент нашел крепкую опору; сюда присоединялось могущественное влияние возрождения эллинизма в Пелопоннесе, ставшем наконец снова греческим. Едва ли также будет рискованным предположение, что то греческое Возрождение, которым Спарта была обязана Плетону, нашла живой отголосок в Афинах. Невероятно, чтобы этот патриот, имевший в виду нравственное и политическое преобразование всего греческого народа, не имел связей с Афинами и Элладой.

Тогдашним главой афинской национальной партии был Халкокондила, близкий родственник герцогини вдовы; происхождение его неизвестно. Фамилия его иногда является в сокращенной форме Халкондилес; позднее встречается в Афинах также форма Харкондилес. Сама герцогиня, гречанка из аристократического пелопоннесского дома, была против того, чтобы власть над государством ее покойного мужа перешла к его родственникам, с которыми она не имела ничего общего. Было очевидно, что похвальный план, задуманный ею вместе с родственниками, отнять Афины у франков и наконец возвратить грекам, не может быть приведен в исполнение без согласия турецкого суверена, всемогущего владыки Греции. Поэтому тотчас после смерти Антонио она отправила этого самого Халкокондила с большими денежными суммами в Адрианополь убедить Мурада отдать управление герцогством в руки ее и ее родственника. Но властелин отверг с презрением предложенную ему дань в 30 000 золотых, так как он мог распорядиться всей Аттикой по своему произволу. Афинский архонт был брошен в тюрьму, но успел бежать в Константинополь, откуда отплыл в Пелопоннес. По пути он был взят в плен греческими корсарами и в оковах доставлен султану, который простил его. Так неудачно кончилась попытка афинского аристократа провозгласить себя тираном родного города; сколько нам известно, это был первый и последний опыт в этом роде, на который решилась греческая национальная партия за все время существования франкского герцогства. Но если Халкокондиле и не удалось внести свое имя в список государей своей родины, то сын его, рожденный и воспитанный в Афинах, сделал это имя бессмертным в истории литературы. Вообще перед самым порабощением Греции османами здесь вновь явилось несколько славных мужей науки. Гемист Плетон озарил своим дарованием маленькую Спарту; одновременно с ним выдвинулся в качестве государственного человека Георгий Франца из Монемвазии — тот самый, который впоследствии, сосланный в Корфу, сделался историком перехода своей родины под власть турок. В то же время явился в Афинах преемник Дексиппа, Лаоник Халкокондила, сын архонта.

Замечательно, что начало и конец несравненной историографии греков отмечены одной и той же печатью национального происхождения. Как некогда персы, так теперь турки дали толчок греческой историографии. Но, к несчастью, Халкокондила и Франца, подражатели Геродота и Ксенофонта, были обречены судьбой стать историками порабощения своей родины новыми персами. Немалое самоотвержение потребовалось от Лаоника, когда он писал историю своего народа от 1297 до 1463 года, ибо она должна была под его пером обратиться в историю величия и кровавых триумфов османов. Сочинение его есть произведение бессодержательной и беспорядочной учености, но оно, наряду с другими византийскими историческими книгами этой эпохи, все же служит главнейшим источником изучения роковой борьбы Греции. Среди греческих учителей Италии он занимает почетное место наряду с Георгом Трапезунтским, Аргиропуло, Феодором Газой, Ласкарисом и Мусурусом; он преподавал в Перуджии, Флоренции и Милане, где умер в 1511 году. Под его наблюдением были впервые напечатаны в Милане Гомер, Исократ и Свида; он составил также греческую грамматику под заглавием Эротемата. Сын его Василий был также известен в Италии как филолог.

Причины духовного бесплодия, на которое был обречен город Платона в течение всего периода Средних веков, едва ли нуждаются в объяснении. Источники духовной жизни не связаны, как истоки рек, с вершинами одной и той же страны; они могут иссякнуть здесь и пробиться там, смотря по тому истощены или сгруппированы в известном месте необходимые элементы человечества. Если бы очаг науки не угас в Афинах, Италия, Франция, Германия и Англия, вероятно, надолго остались бы в беспросветной тьме. К судьбам науки может быть применено прекрасное сравнение с несением факела в афинской праздничной процессии. Уже в Средние века высказывалось воззрение, что наука в этом отношении подобна всемирной монархии — центр ее перемещается. Занятие науками является как бы духовной монархией, переходящей от одного народа к другому.

Альберик де Труа-Фонтэн в своей хронике, доведенной до 1241 года, говорит: «Как всемирная монархия от ассирийцев через различные государства перешла к восточным франкам, то есть к немцам, так и философия или мудрость от халдеев пришла через много разных народов к западным франкам или галлам; и произошло это следующим образом: Авраам вышел из Халдеи и в Египте изучил астрологию и арифметику; из Египта мудрость перешла к грекам, особенно в век философов; отсюда она явилась к римлянам, где при Сципионах ею обладали Катон и Цицерон, а при Цезарях — Виргилий, Гораций, Овидий, Сенека и Лукан. Из Рима она попала в Испанию, а отсюда в недавнее время и во Францию, к славным мужам Беренгару, Ланфранку и Ансельму». По мнению Венсана де Бовэ, науку из Рима в Париж перенес ученый Алкуин после того, как римляне получили ее у греков. В Livre de Clergie или Imagene del monde французский поэт прославляет появление во Франции наук, которые в Париже достигли теперь такого расцвета, как некогда в Афинах, городе великого благородства. В пьесе, представляющей рождение Спасителя, король египетский выступает со свитой, поющей хвалебный гимн философам, где говорится, что их секты залили всю Грецию потоком мудрости, которая потекла затем на Запад. В средине XIV столетия философ и историк Никифор Григора указывал также на передвижения науки, которая из Египта перешла в Персию и Халдею, откуда явилась в Афины; а теперь, выселенная отсюда, она, подобно птице, выгнанной из гнезда, кружится, не находя места. Таким же образом еще в конце XVI столетия в Тюбингене Мартин Крузиус в своей «Германо-Греции» высказывался о скитаниях науки из Египта в Персию и Халдею, затем в Афины и отсюда на Запад. Историк культуры, который из любви к Афинам ищет в варварском веке нескольких искорок, тлеющих на античном алтаре муз, должен довольствоваться тем, что из затерянных где-то известий узнает, что в XIV и XV веках были еще люди, имевшие или переписывавшие драгоценные рукописи [711] В 1339 году священник Камелос описал медицинские сочинения Орибазия и Миреза. Hopf, I, 434. В 1425 г. некий Антоний из Афин списал Полибия (в Лаврентианск. библ.). .